Русская проза рубежа ХХ–XXI веков: учебное пособие

Физиологические выделения авторитетных героев – лишь метафоры Власти, травестируемой с помощью заведомо антиэстетических, шокирующих действий ее носителей. И смиренное, а то и благоговейное отношение к этому подчиненных (учеников, младших по возрасту, званию, должности и т.п.) обнажает тоталитарную природу любой идеологии, любой властной иерархии, будь то иерархия школьная, бюрократическая или корпоративная.

Уподобление идеологического продукта калу, реализующее метафору «наша жизнь – дерьмо», традиционно для современной культуры. Для примера можно вспомнить роман В. Войновича «Москва 2042» (1987), в котором жителям Москвы будущего отпускают «первичный продукт» по количеству сданного ими «вторичного продукта». Позднее идея приравнять человеческий опыт к навозу используется В. Пелевиным в книге «Жизнь насекомых», где каждое поучение отца-скарабея его сыну сопровождается шлепком навоза, из которого в результате образуется шар, имитирующий мироздание.

Достигаемое тем самым физиологическое отвращение читателя к физиологическому же проявлению Власти – своеобразный постмодернистский вариант катарсиса, который предстоит пережить читателю, чтобы освободиться от власти над ним любой формы идеологического принуждения. Везде, где В. Сорокин замечает симуляцию реальности, претензию на обладание последней истиной, включается механизм их травестирования, снижения, выявления тоталитарной, а значит, и абсурдной подоплеки любой стройной идеологической системы.

Начатые в рассказах эксперименты В. Сорокин продолжил и в крупной эпике. Так, в романе «Очередь»писатель из отдельных реплик выстраивает объемный текст, суть которого – диалоги, ведущиеся советскими гражданами, которые стоят в очереди за неким «товаром». Сам товар остается неназванным, к тому же неоднократно меняет приписываемые ему качества: «не очень мятые», «югославские или чешские», «светло-коричневые в основном», «рыбий мех», «шведские», «контейнер с американскими», «Супер Райфл», «Ли», «у них подкладка хорошая» и т.д. Однако ради обладания товаром организуется особая социальная общность – очередь, представляющая в романе В. Сорокина метафору советского общежития в целом.

Передавая без комментариев звучащие в толпе реплики, писатель показывает, как очередь структурируется, как в ней выстраиваются иерархические отношения (к примеру, появляются те, кто переписывает стоящих и «отмечает» их в установленные «контрольные» часы, зарабатывая право получить товар «вне очереди»). Неотъемлемое свойство очереди – способность к самоорганизации: важными факторами здесь становится совместное перенесение трудностей и взаимопомощь в экстремальных обстоятельствах – жара, дождь, ночевка под открытым небом; коллективное противостояние тем, кто нарушает закон очередности («грузины», «блатники», «льготники»).

Эксперимент В. Сорокина во многом оказывается близок опытам его коллеги по концептуалистскому цеху – поэта Л. Рубинштейна, который размещает свои «тексты», представляющие собой подчас речевые клише и выхваченные из контекста обрывки фраз (к примеру, «Ну что я вам могу сказать?»; «Он что-то знает, но молчит», «Не знаю, может, ты и прав» и т.д.), на библиотечных карточках, перебираемых в произвольном порядке во время их чтения / исполнения.

В другом своем романе – « Сердца четырех»,В. Сорокин, по словам известного критика А. Гениса, «подвергает деконструкции лежащую в основе жанра (производственного романа соцреализма) оппозицию Человек – Машина, показывая ложность как авангардной, так и соцреалистической интерпретации» [77]. В романе повествуется о таинственном «Союзе Четырех», члены которого во имя неких целей, оставшихся неназванными, подвергают свою и чужую плоть самым изощренным истязаниям, описанным В. Сорокиным в нейтральном, чуть ли не протокольном стиле. «Трансцендентальность» целей этой четверки в чем-то эквивалентна «трансцендентальности» товара в «Очереди», что заставляет задуматься о действительной Пустоте, скрывающейся за фигурой умолчания.

Особенно показателен роман В. Сорокина «Норма».Слово, вынесенное в заглавие произведения, является ключом к его содержанию. «Норма» лежит в основе всей советской эстетики, да, в общем, и всей советской жизни, ориентированной на утверждение некоего стандарта, образца, соответствовать которому должны любые проявления бытия – как природного, так и социального. Например, в первой части романа «норма» (как то, что отпускается согласно предписанию) – это брикет из человеческих экскрементов, который обязаны ежедневно употреблять в пищу советские граждане.