Русская религиозная философия

Отсюда — мысль стать монахиней. Бердяев, ее друг, считавший ее самой яркой женщиной эмиграции, к этому желанию относился несколько скептически. Еще один из ее друзей был настолько возмущен, что даже отказался прийти на ее постриг. Митрополит Евлогий (Георгиевский), который возглавлял большинство эмигрантских приходов, относился к ней с любовью, с уважением и был согласен на ее пострижение. Он мечтал о том, что она создаст новое монашеское движение.

Впоследствии в своих мемуарах он писал, что движения нового не получилось, но она создала группу «Православное дело», которая имела своих преемников и наследников. С некоторой иронией митрополит говорил, что в своей монашеской деятельности она сохранила замашки революционной женщины, борца — ему все это казалось странным. Но пострижение ее совершилось. В 1932 г. даже невозможно было найти для нее монашеского подрясника, и когда нашли мужской, от какого-то сбежавшего монаха, она со смехом говорила, что надо эту старенькую одежду освятить для Церкви, раз у нее такая печальная история. И только позднее она смогла раздобыть себе настоящий монашеский апостольник и все остальное.

С самого начала монашество для нее было не уходом в келью, за стену, не уходом из мира, а стремлением послужить миру вдвойне. Все то, что было когда-то для себя, одно за другим уходило из ее жизни. Она читала лекции, она ездила к бедным, она ходила за больными, и когда она стала монахиней, вся ее деятельность сосредоточилась на помощи нуждающимся. Мать Мария создает приюты для девушек, для нищих, создает дешевые столовые. Нам трудно это сейчас представить, но это были тридцатые годы, и эмигранты были действительно нищими. Уже с утра она в своем апостольнике ходила по рынку, собирала остатки капустных листьев и иногда сама подолгу, по многим дням, готовила для всей этой братии.

Мать Мария была многосторонний человек, все умела, у нее были золотые руки — она и стряпала, и вышивала. Она делала для церкви красивое вышивание, это была ее последняя работа в жизни — перед смертью в концлагере она вышивала икону, которую не успела закончить. Писала, печаталась. Я специально не говорю о ее поэзии, целиком философской, часто это поэзия Иова.

Итак, ее основная концепция о том, что христианин — это человек, воплощающий в себе Христа, что человек должен себя отдать целиком, — это не декламация. Когда она приняла пострижение с именем Марии, она сказала: «Ну, теперь время для декламации кончилось». Интересно, что когда в революционные годы речь шла о том, что она пожертвовала свое имение под Анапой народу и ее спрашивали в суде: «Почему вы это сделали?» — Она сказала: «Это красивый жест». Не осталось теперь времени для красивых жестов, а только труд, непрерывный труд. И с каким весельем, с какой энергией, с каким остроумием и с отсутствием ханжества она все это совершала! Она могла идти и к проституткам, и к нищим, и к людям презираемым. Для нее не было чужих. Вот почему и стихи, и те философские работы, которые она публиковала в различных эмигрантских журналах, — это не было теоретизирование, это не была заумная, заоблачная философия, а это был кристаллизовавшийся опыт души самоотверженного человека.

Надо сказать честно, что многие православные люди смотрели на нее с недоверием, с насмешкой. Мне рассказывали некоторые бывшие эмигранты, что ее считали сумасшедшей, чудачкой, обвиняли в том, что она позорит монашескую одежду тем, что идет к таким вот людям, что она общается с сомнительными и отверженными. Например, был такой случай: какая-то девочка попросила дать примерить ее монашескую одежду, она со смехом дала ей и они обе были довольны. Но все говорили: как она может! Ханжи ее не переваривали.

Ее благотворительное учреждение сначала находилось на одной парижской вилле, потом на улице Лурмель, 77 был основан Центр духовной и материальной помощи. Характерно, что она всегда старалась помочь людям и духовно, и материально. Один из наших остроумцев говорил, что иной христианин всегда готов, когда у него попросят хлеба, дать Священное Писание. У нее никогда этого не было. Когда человек просил хлеба, она давала хлеб — как могла, разуме–ется, не располагая никакими средствами: она все добывала своим тяжелым трудом.