Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918

Но за сохранение режима пришлось заплатить дорогую цену — как жертвам, так и тем, кто остался у власти. Чтобы устоять вопреки желанию почти всего общества, большевики вынуждены были до неузнаваемости извратить идею собственной власти. Террор, может быть, и спас коммунизм, но изуродовал его дух.

Это опустошающее действие красного террора остро подметил И.З.Штейнберг. В 1920 году, когда он ехал в трамвае по улицам Москвы, его поразило вдруг сходство этого трамвая с общей атмосферой, царившей в стране: «Разве не похожа наша страна на теперешние трамваи, которые влачатся по московским унылым улицам, усталые, скрежещущие, увешанные гроздьями людей? Какая здесь давка и теснота, как трудно дышать, — будто после изнурительной битвы. Какие голодные глаза! Посмотрите, как бесстыдно они крадут друг у друга право ехать сидя, как вся эта человеческая масса, случайно сцепленная между собой, утратила всякие остатки взаимной симпатии, как каждый видит в другом только соперника!.. Слепая ненависть к кондуктору — это выражение чувств случайной массы к правительству, к государству, к организации. Безразличие и злорадство по отношению к тем, кто толпится у двери, надеясь войти внутрь, — это их отношение к обществу, к солидарности. Если смотреть на них более пристально, можно заметить, что в глубине они чрезвычайно близки друг другу: те же мысли, тот же блеск, выдающий родство, в глазах, глядящих враждебно. Их терзает одна и та же боль. Но теперь, здесь они враги друг другу»¹⁴².

Но террор оставил свой след и на палачах:

«Когда террор поражает классового врага, буржуа, растаптывает его самолюбие и чувство любви, разлучает его с семьей или приковывает к семье, терзает его и делает его малодушным, — кого поражает такой террор? Только ли классовую природу врага, свойственную лишь ему и обреченную вместе с ним исчезнуть? Или, может быть, он одновременно поражает нечто общее, общечеловеческое, а именно — человеческую натуру человека? Чувство страдания и сострадания, жажда духовности и свободы, привязанность к семье и устремление вдаль, — все, что делает людей людьми, — эти вещи, в конце концов, известны и одинаковы для обеих сторон. И когда террор подавляет, изгоняет и выставляет на посмешище общечеловеческие чувства в одной группе, то он производит то же самое повсюду, во всех душах... Чувство собственного достоинства, поруганное во вражеском стане, подавленное сострадание к врагу, причиняемая ему боль бьют психологическим рикошетом в стан победителей... Рабство производит одно и то же действие в душе поработителя и в душе порабощенного»¹⁴³.

* * *

Мир слышал глухие отзвуки красного террора, узнавая о нем из газетных сообщений, рассказов людей, побывавших в России, и русских беженцев. У некоторых это вызывало негодование, мало у кого — радость, но в основном реакция была безразличной. Европа предпочитала ни о чем не знать. Она только что оправилась от войны, унесшей миллионы жизней, и не чувствовала в себе сил вновь выслушивать рассказы о массовой гибели людей. Поэтому она с готовностью прислушивалась к тем, кто пытался убедить ее, иногда от чистого сердца, а иногда прибегая к умышленной лжи, что дела в красной России не так уж плохи, что террор закончился и что, во всяком случае, к судьбе ее народов он отношения не имеет. В конце концов это была экзотическая, жестокая Россия — страна Ивана Грозного, «подпольщиков», описанных Достоевским, Распутина.

Заблуждаться было легко. Советская машина дезинформации минимизировала масштабы террора и раздувала истории о вызвавших его мнимых провокациях. Это особенно хорошо удавалось, когда в страну приезжали благожелательно настроенные иностранцы, такие, как богатый американский дилетант Уильям Буллит, проскакавший галопом по России в феврале 1919 года по поручению президента Вильсона. Как он сообщил по возвращении Конгрессу Соединенных Штатов, слухи о кровавом терроре сильно преувеличены. «Красный террор закончен, — заверил он своих слушателей и объявил, что по всей России ЧК казнила только 5000 человек. — Казни проводятся чрезвычайно редко»*. Линкольн Стеффенс уверял, вернувшись из советской России, что «большевистские лидеры выражают сожаление и стыдятся своего красного террора»¹⁴⁴.

* The Bullitt Mission to Russia. N.Y., 1919. P. 58, 60. В то время Буллит был сторонником признания советской России со стороны США. В 1933 г. он стал первым послом Соединенных Штатов в этой стране. Позднее, однако, он превратился в страстного антикоммуниста.