Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918

Поскольку генерал Лукомский, а вслед за ним генерал В.Н.Клембовский отказались сменить Корнилова в должности Верховного главнокомандующего, Керенский очутился в двусмысленном положении, ибо вынужден был оставить руководство армией в руках человека, которого сам публично обвинил в государственной измене. Запретив вначале командирам армейских частей выполнять распоряжения Корнилова, он вынужден был теперь пойти на попятную и разрешить выполнять приказы Корнилова, относящиеся к военной области. Корнилов нашел эту ситуацию в высшей степени необычной: «Получился эпизод — единственный в мировой истории, — писал он, — главнокомандующий, обвиненный в измене и предательстве <...> получил приказание продолжать командование армиями, так как назначить другого нельзя»⁷⁸.

После разрыва с Керенским Корнилова охватило уныние. Он был убежден, что министр-председатель и Савинков сознательно расставили ему западню. Жена, опасаясь самоубийства, попросила его отдать револьвер⁷⁹. 1 сентября в Могилев прибыл Алексеев, уполномоченный принять дела у Корнилова: на его уговоры у Керенского ушло три дня. Корнилов уступил, не сопротивляясь, и только попросил, чтобы правительство установило твердую власть и воздержалось от оскорбительных выпадов против него⁸⁰. Вначале его поместили под домашний арест в могилевской гостинице, а затем перевезли в крепость в Быхове, где уже содержались тридцать офицеров, которых Керенский подозревал в участии в заговоре. При этом он неизменно находился под охраной верных ему текинцев. Вскоре после большевистского переворота он бежал из Быхова и пробрался на Дон, где затем вместе с Алексеевым создал Добровольческую армию.

Существовал ли «заговор Корнилова»? Судя по всему, нет. Имеющиеся свидетельства указывают скорее на «заговор Керенского», задуманный с целью дискредитировать генерала как зачинщика воображаемого, но всеми в тот момент ожидаемого контрреволюционного выступления, подавление которого принесло бы министру-председателю невиданную популярность и власть, необходимые, чтобы противостоять растущей угрозе со стороны большевиков. Вряд ли было случайностью, что все необходимые элементы настоящего государственного переворота — списки заговорщиков, графики выступлений, условные сигналы, программы и т.д. — так никогда и не всплыли на поверхность. Такие подозрительные факты, как связь Ставки с офицерами в Петрограде и приказы формирующимся там боевым единицам, во всех случаях легко объясняются в контексте предполагавшегося большевистского путча. Если бы в самом деле существовал офицерский заговор, то какие-то генералы, без сомнения, присоединились бы к Корнилову, когда он наконец призвал к мятежу. Но за ним не последовал никто. Ни Керенский, ни большевики не могли впоследствии указать ни одного человека, который бы сам признался или которого можно было бы с основанием обвинить в том, что он был в сговоре с Корниловым. Но если Корнилов был в одиночестве, можно ли назвать это заговором? Для расследования дела Корнилова в октябре 1917 года была создана комиссия, которая завершила работу в июне 1918-го, то есть уже при власти большевиков. Она пришла к заключению, что обвинения против Корнилова безосновательны: войска на Петроград он посылал не с целью свергнуть Временное правительство, а для защиты его от большевиков. Полностью оправдав Корнилова, комиссия обвинила Керенского в том, что он «сознательно извратил истину в деле Корнилова, не имея мужества взять на себя вину» за совершенную им «грандиозную ошибку»⁸¹. [Подозрение, что дело Корнилова было с самого начала провокацией, находит подкрепление в неосторожном заявлении, сделанном в печати Некрасовым. В газетном интервью, опубликованном через две недели после событий, он хвалит Львова, который, по его словам, помог выявить созревший заговор Корнилова. Искажая слова Корнилова, адресованные Керенскому, так, что они звучат подтверждением ультиматума, представленного Львовым, он добавляет: «Роль В.Н.Львова была спасительной для Революции: он взорвал приготовленную мину на два дня раньше срока. Заговор, несомненно, был, и Львов лишь раскрыл его раньше срока» (Новая жизнь. 1917. 13 сент. № 55. С. 3). Эти слова наводят на мысль, что Некрасов — вероятно, с молчаливого согласия Керенского — использовал Львова как орудие против Корнилова.].