Русская революция. Книга 1. Агония старого режима. 1905—1917

Немедленного действия инфляция в России не возымела благодаря тому, что приостановка экспорта с начала войны сохраняла на первых порах товары для внутреннего рынка в объеме, отвечающем и даже превосходящем спрос. Инфляция дала себя знать на следующий год и стала еще более нарастать, когда владельцы товаров, в особенности продовольственных, начали изымать их с рынка в ожидании повышения цен.

Приводимая нами далее таблица наглядно демонстрирует зависимость роста цен от выпуска бумажных денег в России в период войны[114]:

Период	Объем денежной массы, находившейся в обращении (млн руб.)	Рост объема денежной массы (%, июнь 1914 — 100 %)	Рост цен (%)	Соотношение цен к денежной массе
1914: пер. полов.	2370	100	100	0,00
1914: втор, полов.	2520	106	101	— 1,05
1915: пер. полов.	3472	146	115	— 1,27
1915: втор, полов.	4725	199	141	— 1,41
1916: пер. полов.	6157	259	238	— 1,08
1916: втор, полов.	7972	336	398	+1,18

Инфляция не только не вредила, но, скорее, даже шла на пользу сельскому населению России, ибо в руках крестьянина был самый ценный товар — продовольствие. Описания сельской жизни в 1915–1916 годах дружно свидетельствуют о необыкновенном благоденствии деревни. Под военные знамена ушли миллионы мужчин, благодаря чему снялась напряженность земельного вопроса и в то же время возросла ценность сельскохозяйственного труда. Призванные в армию крестьяне состояли теперь на государственном обеспечении. Правда, мобилизация вызвала нехватку сезонных рабочих, и использование с этой целью военнопленных и беженцев из прифронтовых районов могло лишь частично покрыть образовавшийся дефицит. Но крестьянам удавалось справляться с возникающими затруднениями, отчасти за счет сокращения площади обрабатываемой земли. Мужики просто купались в деньгах, текших к ним из самых разных источников: от повышения цен на продукты сельского хозяйства, от правительственных компенсаций за реквизированный скот и лошадей, от пенсий, установленных солдатским семьям. Закрытие питейных заведений тоже способствовало сбережению денег. Крестьяне копили эти «бешеные деньги», как их стали называть, либо помещая в государственные сберегательные кассы, либо просто в кубышке. Но и при все том еще хватало денег на барские утехи, вроде «какавы», «шоколата» и даже граммофонов, к которым пристрастились крестьянские нувориши. Наиболее рачительные крестьяне использовали излишки денег на приобретение земли и скота: согласно статистике за 1916 год, крестьяне владели 89,2 % обрабатываемой (пахотной) земли в европейской части России¹⁰.

Современники были поражены благоденствием деревни на второй год войны: война, как говорили, покончила с «китайской недвижностью деревни» ¹¹. А департамент полиции — свидетельство которого, по видимости, наиболее авторитетно, — все более обеспокоенный положением в городах, наоборот, о деревне осенью 1916 года сообщал, что там наблюдается «довольство населения» и «спокойное или, скорее, безразличное отношение почти ко всему тому, что так тревожит городское население»¹². И отдельные случаи насилия, время от времени наблюдавшиеся в деревне, были направлены не против правительства и помещиков, а против владельцев «отрубов» и «хуторов», то есть против своих же собратьев-крестьян, которые, воспользовавшись законодательством Столыпина, вышли из общины¹³.

Вся тяжесть инфляции и нехватки продуктов ложилась исключительно на плечи городского населения, значительно разросшегося за счет наплыва промышленных рабочих, беженцев и расквартирования войск. В период с 1914-го по 1916 год население в городах возросло с 22 до 28 млн.¹⁴. Дополнительные шесть миллионов увеличили тот слой городских жителей, который составляли крестьяне, поселившиеся в городах еще до войны. Как и их предшественников, их трудно было назвать горожанами в строгом смысле слова, скорее, это были все те же мужики, которым довелось жить в городе: мужики в шинелях, ожидающие отправки на фронт, мужики, занявшие места призванных в армию рабочих на заводах и фабриках, мужики, приехавшие в города торговать. Их корни оставались по-прежнему в деревне, куда они готовы были вернуться в любой момент, как это и случилось в действительности после большевистского переворота.