Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками. 1918—1924

Чтобы судьям было проще исполнять новые обязанности, Ленин освободил их от традиционных юридических норм и процедур. Преступное деяние определялась не по формальным критериям — нарушение закона, — но по тем потенциальным последствиям, которые это деяние могло за собой повлечь, то есть согласно некоему «материальному» или «социологическому» стандарту, определявшему преступление как «всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожающее основам советского строя и правопорядку»¹³⁶. Виновность могла быть также установлена путем доказательства «намерения», объектом наказания становилось «субъективное уголовное намерение»[220]. В 1923 г. в приложении к статье 57 Уголовного кодекса дается столь широкое определение «контрреволюционной» деятельности, что оно перекрывает собой любое деяние, не угодное властям. Помимо действий, совершаемых с явной целью свержения или ослабления существующего строя, или оказания помощи «международной буржуазии», как «контрреволюционное» квалифицируется действие, «которое, не будучи непосредственно направлено на достижение вышеуказанных целей, тем не менее, заведомо для совершившего деяние, содержит в себе покушение на основные политические или хозяйственные завоевания пролетарской революции»¹³⁷.

Согласно такому определению, намерение получить прибыль, например, может быть истолковано как контрреволюционная деятельность и вполне заслуживать высшей меры наказания. Комментируя изменение статьи 57, Н.В.Крыленко отмечал, что такая «эластичность» карательной политики нужна для того, чтобы бороться с преобладающими «скрытыми формами контрреволюционной деятельности»¹³⁸. Принцип «аналогий» позволял судить граждан за преступления, не описанные непосредственно в кодексе, но сходные по сути (статья 10 Уголовного кодекса)[221].

Такие стандарты были весьма растяжимыми. Советский юрист А.Н.Трайнин, доводя партийную философию права до ее логического завершения, доказывал в 1929 г., то есть пока еще сталинский террор не развернулся в полную силу, что существуют случаи, когда «уголовная репрессия применяется при отсутствии "вины"»¹³⁹. Трудно зайти дальше в разрушении основ права и законности.

Целью судебных заседаний, проводившихся на этих принципах, было не доказательство вины или невиновности — это предопределялось заранее партийными властями, — но получение еще одной трибуны для политической агитации и пропаганды с целью воспитания населения. Юристы, взявшие на себя роль защитников на судебном процессе, должны были состоять в Коммунистической партии и принимали виновность своих подзащитных как данность, ограничиваясь приведением смягчающих обстоятельств. Пока был жив Ленин, «чистосердечное» признание своей вины вкупе с ложными свидетельствами против других подзащитных еще могли спасти подсудимого или хотя бы смягчить приговор. Позднее даже этого стало недостаточно.

Жертвами судебного маскарада в первую голову становились, понятно, те обвиняемые, судьба которых была предрешена политическими или пропагандистскими соображениями. Но и общество в целом платило дорогую цену. В России народ в массе своей всегда относился к закону и судам с большим недоверием, преодолеть которое постепенно помогли судебные реформы 1864 г. И вот теперь приходилось усваивать новую науку: правосудие, как в том убеждала большевистская практика, это то, что угодно властям. И если признавать, что уважение к закону есть фундаментальное условие нормальной жизнедеятельности общества, то ленинское формализованное беззаконие было антисоциальным в полном смысле этого слова.

* * *

Ленин жаждал битвы — политические сражения были его истинным призванием. Но для этого ему требовался достойный противник. Дважды потерпев тяжкое поражение — сначала неудачи с экспортом революции, а затем провал при построении социалистической экономики в своем отечестве, — он обратил боевой пыл на борьбу с вымышленными врагами. И жертвы, которые он избрал, не были повинны в том, что они совершили что-либо противозаконное или хотя бы намеревались совершить: просто самим своим существованием они угрожали революционной законности.

Главными объектами его гнева стали духовенство и социалисты.