Русская революция. Политэкономия истории

Одним из основных инструментов осады власти стала печать, которая, по словам кадета И. Гессена, вела «партизанскую войну» с властью «с возрастающим ожесточением до самой революции»[352]. «Наша печать, — подтверждал министр А. Кривошеин, — переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий. До сих пор отличались только московские газеты, а за последние дни и петроградские будто с цепи сорвались. Они заняли такую позицию, которая не только в Монархии — в любой республиканской стране не была бы допущена, особенно в военное время. Сплошная брань, голословное осуждение, возбуждение общественного мнения против власти…»[353].

«Наши газеты совсем взбесились, — указывал премьер И. Горемыкин, в августе 1915 г., — Даже в 1905 году они не позволяли себе таких безобразных выходок, как теперь… Все направлено к колебанию авторитета правительственной власти…»[354]. «Масса статей в газетах совершенно недопустимого содержания и тона, — подтверждал А. Кривошеин, — Страну революционизируют на глазах у всех властей и никто не хочет вмешаться в это возмутительное явление… Неужели же у Совета Министров нет средств заставить эти подчиненные учреждения сознательно и добросовестно относиться к своим обязанностям?»[355].

Однако правительство, по словам министра внутренних дел Н. Щербатова, ничего не могло сделать, поскольку «на театре военных действий цензура подчинена военным властям…, а гражданская предварительная цензура у нас давно отменена и у моего ведомства нет никакой возможности заблаговременно помешать выходу в свет всей той наглой лжи и агитационных статей, которыми полны наши газеты»[356]. Положение отягощалось тем, что в зону ответственности военных властей входил и Петроград. В ответ на обращение в Ставку министра внутренних дел, начальник штаба Верховного главнокомандующего Н. Янушкевич заявил, «что военная цензура не должна вмешиваться в гражданские дела»[357].

Военный министр А. Поливанов в свою очередь требовал: «Дайте реальные указания военной цензуре, какие в печати губительные тенденции для России». На это A. Кривошеин смог лишь ответить: «Какие могут быть указания в таком вопросе, где должно руководить патриотическое чувство и любовь к страдающей родине»[358]. В результате констатировал Н. Щербатов, нам остается «наложение штрафов и закрытие газет, что вызывает запросы и скандалы в Государственной Думе, которые только содействуют популяризации подвергнутых преследованию органов печати»[359].

«Наши союзники в ужасе от той разнузданности, которая царит в русской печати, — сообщал в августе 1915 г. министр иностранных дел С. Сазонов, — В этой разнузданности они видят весьма тревожные признаки для будущего»[360]. Действительно «везде заграницею, у наших врагов и союзников — безразлично, даже в республиканской Франции, — подтверждал П. Барк, — печать находится под строжайшим режимом и служит орудием для борьбы с врагом»[361]. Однако российское правительство, в данном случае, оказалось бессильно, на этот факт накануне революции, в феврале 1917 г., указывал в своем отчете А. Милнер: «в России существует удивительная свобода слова»[362].