Русская революция. Политэкономия истории

Двойственная политика лидеров кадетской партии, на фоне преодоления кризиса поражений 1915 г., приводила к упадку оппозиционных настроений, на которые, отмечает С. Дякин, жаловалась даже «Речь», несмотря на обычный искусственно поддерживаемый оптимизм газеты, руководимой Милюковым. Так, например, уже в январе 1916 г. кадетский официоз указывал на нарастающее в либеральных кругах равнодушие, «которое начинает переходить в какое-то чувство безнадежности»[370]. Перелом, по словам В. Дякина, произошел и в настроениях буржуазии, о чем говорил провал списка «обновленцев» (кадетов, прогрессистов, октябристов) на выборах в Петроградскую думу в феврале 1916 г., победу тогда одержала группа «стародумцев», в которую, по данным полиции, входили в основном люди, стремившиеся устроить свои дела за счет города[371].

Наглядным примером произошедшего перелома, указывал В. Дякин, стало обсуждение в первой половине 1916 г. законопроекта о волостном земстве, где кадеты и прогрессисты вообще отказались от своих проектов, присоединившись к октябристскому… защищавшему привилегированное положение поместного дворянства[372]. Но даже в таком виде проект не удовлетворял ни правых, заявлявших, что «народ еще не созрел, чтобы управляться самому»[373], ни правительство, считавшее, что «Государственная дума слишком мало уделила внимания охране культурного элемента населения (т. е. помещиков, В. Д.)»[374].

При этом, по признанию самих членов блока, законопроект не касался «китов» крестьянского неравноправия — мирских повинностей, делавших обложение крестьянских земель более высоким, чем дворянских, особых крестьянских учреждений (земских начальников, волостных судов и т. п.), сохранявших гражданское неравенство крестьян и права МВД вмешиваться в ход выборов от крестьян в Думу[375]. Даже в таком виде законопроект о «крестьянском равноправии» вызвал бешеное сопротивление правых, протестовавших против «упразднения крестьянства как сословия» и называвших сословные ограничения крестьян их особыми правами![376]

Свою двойственную, выжидательную политику П. Милюков оправдывал тем, что «люди, которые выдвигают такие (революционные) лозунги, играют с огнем. Они не способны понять страшное напряжение, в котором живет сегодняшняя Россия, и последствия этого напряжения. Очень возможно, что правительство тоже не понимает, что происходит в глубинах России. Но мы, умные и чуткие наблюдатели, ясно видим, что ходим по вулкану, что достаточно малейшего толчка, чтобы все пришло в движение и полилась лава. Вся Россия — одна воспаленная рана, боль, скорбь и страдание… Напряжение достигло предела; достаточно чиркнуть спичкой, чтобы произошел страшный взрыв. Боже нас сохрани стать свидетелями этого взрыва. Это будет не революция, а тот самый «русский бунт, бессмысленный и беспощадный», от которого бросало в дрожь Пушкина. Начнется та самая вакханалия, свидетелями которой мы были в Москве. Из глубин вновь поднимется та грязная волна, которая погубила прекрасные ростки революции 1905 г. Сильное правительство — не важно, плохое или хорошее — необходимо нам сейчас, как никогда раньше»[377].

«От нас, — пояснял свою позицию в августе 1916 г. П. Милюков, — требуется только одно: терпеливо ждать, глотать горькие пилюли, не увеличивать, а уменьшать народное возбуждение: рано или поздно положение правительства станет безнадежным, после чего наступит полный и абсолютный триумф российского либерализма»[378].