Русская революция в Австралии и «сети шпионажа»

Следующий удар был направлен непосредственно против Петрова. Все знали о его привязанности к своему псу, эльзаской овчарке Джеку, которого он взял к себе маленьким щенком. Каждое утро он привозил его с собой в посольство. Ему приказали покончить с этой практикой, потому что пес бегал по коридорам и комнатам, мешая дипломатам трудиться. Составили акт о возмутительной привычке резидента, который отослали в центр. Петров на работу Джека больше не брал, пес целыми днями сидел взаперти дома.

Наверное, даже на этой стадии «посольской войны» ситуация могла вернуться в спокойное русло, но для этого хотя бы одна из сторон должна была сделать шаги к примирению. Никто на это не пошел, все стремились оставить последнее слово за собой.

Петров надеялся на то, что в центре не станут делать скоропалительных выводов. В конце концов там привыкли к взаимным упрекам и распрям загранслужб. Тем не менее, лучше было подстраховаться и удобный случай представился.

Многие австралийцы, в том числе иммигранты, отправляли письма своим родственникам и знакомым в Советский Союз через посольство. В обязанности Петрова входила перлюстрация этой корреспонденции для выявления «антисоветчины» и получения информации, которая могла быть полезной в разведывательной деятельности. Однажды он обнаружил письмо, адресованное лично Лифанову. Посла убеждали остаться в Австралии. Аргументация приводилась простая. Здесь к нему хорошо относятся, уважают, надо подумать о будущем своей семьи, жены, сына[404]. Скорее всего, это не было провокацией и писавший исходил из добрых побуждений.

Владимир главе миссии письмо не показал, а информировал о нем центр[405]. Конечно, посол не мог нести ответственность за всю корреспонденцию, которая поступала на его имя, мало ли какой бред насочиняют! Он – фигура публичная, а среди австралийцев простаков хватает, писать им не запретишь. Но при желании можно было рассуждать и по-другому: если такое ему пишут, значит своим поведением, высказываниями дал повод.

Нельзя исключать, что Петрову было известно, что в Министерстве иностранных дел складывалось отрицательное мнение о деятельности Лифанова на завершающем этапе его командировки в Австралии. Он стал заложником кадровой ситуации в дипмиссии, выправить которую без помощи руководства было невозможно. Однако ответственность была возложена только на него.

Многое из того, что ставилось ему в вину по нынешним меркам представляется абсурдным. Но с точки зрения советской, предельно идеологизированной дипломатии речь шла о серьезных промахах. Самым крупным из них стало проведение торжественного приема в январе 1953 года по случаю ухода в отставку генерал-губернатора Австралии Уильяма Маккелла. Прием давал дипкорпус и организовывал его Лифанов. Это являлось прямым обязательством дуайена.

Естественно, предусматривалось его выступление на английском языке, которое ни он, ни кто-либо из сотрудников советского посольства толком не мог подготовить. Сказывался уровень знания языка. Выход нашелся простой – речь написал заместитель дуайена, высокий комиссар Цейлона (в странах Британского Содружества послы официально именуются «высокими комиссарами»). Сделал он это вполне достойно. Подчеркивались достоинства Маккелла, его вклад в развитие Австралии и все это сдабривалось легким юмором. Увы, в тексте не просматривалась приличествовавшая советскому послу суровая сдержанность, вытекавшая из сознания того, что говорил он, в общем-то, о матером капиталистическом враге, а не о милом друге (разве с такими, как Маккелл, можно дружить?). Доверившись цейлонскому дипломату, Лифанов расхваливал генерал-губернатора, что вызвало негодование в мидовских верхах. Тон речи сочли «хвалебно-заискивающим».

Обратили внимание не только на текст речи, но и на то, что на прием пригласили представителей ФРГ и гоминьдановского Китая, с которыми СССР не поддерживал дипломатических отношений. Но если бы дуайен изъял их из списка приглашенных, это вызвало бы скандал, который нанес бы большой вред престижу советского посольства, а, значит, и Советского Союза. Ведь прием проводился от имени дипкорпуса и Лифанов выступал в роли дуайена и Москва это в расчет принимать не стала.

Дополнительно в центре возмутились «неправильным» оформлением приглашений на официальный прием в честь годовщины «Великой Октябрьской социалистической революции» 7 ноября 1952 года. Они содержали не эту отработанную «железобетонную» формулу, а информировали о приглашении на «национальный день» (вполне допустимо по международным протокольно-дипломатическим нормам). Это расценили как аполитичный шаг, нанесший ущерб советским интересам.

Обо всех этих «проколах» в Москве могли узнать не только из посольских отчетов (не факт, что во II ЕО их изучали столь придирчиво и целенаправленно), но и от писавших доносы недоброжелателей Лифанова. Таковые в миссии имелись и помимо Петровых.