Русская революция в Австралии и «сети шпионажа»

27 февраля Петров и Ричардс встретились на сиднейской квартире Бялогурского. Ричардс изложил позицию австралийской стороны. Она была заинтересована в получении документов, подтверждающих активность советской разведки в Австралии и, возможно, в других странах. Кроме того, предполагалось использовать «уход» Петрова в пропагандистских целях, но эту часть австралийского плана Ричардс не акцентировал, чтобы не отпугнуть перебежчика. Он подчеркивал, что Петрову будет обеспечена полная безопасность, предоставлена охрана и выделены деньги. Называлась сумма в 5200 австралийских фунтов, что в то время составляло порядка 60 000 долларов США.

Петров продолжал колебаться (это видно хотя бы из того, что он упорно подавал себя исключительно как третьего секретаря, отрицая свою связь с разведкой), но шаг за шагом сдавал позиции.

Операция готовилась с военной четкостью. Состоялось 12 встреч с Ричардсом и отдельно – дополнительные встречи с Бялогурским и Беккетом. Австралийцы контролировали все передвижения резидента и установили подслушивающее устройство в его автомобиле. Такие же миниатюрные устройства носили на себе Бялогурский и Бек-кет во время бесед с Петровым. Их распечатывали и тщательно изучали.

Дата ухода была намечена на 3 апреля, день приезда Е. Б. Коваленка, замены Петрова, и ни в коем случае не позднее. Петров опасался, что Коваленок мог привезти с собой специальные инструкции, «которые могли воспрепятствовать побегу в последующие дни», то есть, предписывавшие ограничить его свободу и держать в посольстве[456]. Потом выяснилось, что эти опасения были беспочвенны, но они наглядно свидетельствовали о нервном состоянии резидента.

Апрельский срок австралийцев устраивал. Он оставлял достаточно времени, чтобы использовать разоблачения, которых ожидали от Петрова, для подготовки к всеобщим выборам в конце мая и победы правящей коалиции.

С Ричардсом подробно обсуждался характер документов, которые передаст Петров. Контрразведчик подчеркивал особую заинтересованность австралийцев в материалах, которые указали бы членов Коммунистической и Лейбористской партии, сотрудников МИД, парламентариев и т. д., занимавшихся шпионажем в пользу СССР. За такие материалы Петрову обещали заплатить уже не 5200, а 10 000 фунтов. Забегая вперед, скажем, что искомых документов перебежчику найти не удалось, соответственно, не удалось и увеличить сумму вознаграждения.

Уточнялись вопросы, связанные с обеспечением безопасности беглеца. Он уверял, что если вернется в Москву, то его поставят к стенке, и ликвидаторы могут добраться до него даже в Австралии. Петрову обещали предоставить «новую личность» и поселить в надежном месте, которое не отыщут «подосланные убийцы».

Гарантии касались не только Петрова, но и его жены, и здесь возникла закавыка. Он пекся о Евдокии и по-своему ее любил. Но не в такой степени, чтобы рассматривать как верного и надежного товарища, которому можно поверять все тайны, с кем можно советоваться по всем вопросам, самым деликатным и жизненно значимым. Петров был эгоцентриком, и сколь ни важна была для него супруга, она все-таки не была важнее его самого.

К тому же уверенности в том, что Евдокия его поддержит и согласится на переход к «империалистическому противнику», у Петрова не было. Ей было что терять. У него все родственники умерли, он был один как перст. Как говорится, никто не заплачет. А у Евдокии в Москве оставались родители, брат и сестра. Если она останется на Западе, отец сразу потеряет работу. Но особенно Евдокия волновалась за мать и сестру. В Тамаре она души не чаяла – несмотря на разницу в возрасте, сестры были очень близки. В общем, Евдокия не допускала мысли о возможности расстаться с сестрой и матерью если не навсегда, то на очень длительное время. Советских начальников никогда не заботило воссоединение семей, особенно, когда это касалось семей изменников родины.

Пару раз Петров осторожно заводил с женой разговор о «теоретической» возможности ухода к австралийцам, но сталкивался с категорическим неприятием такой перспективы. Неудачной оказалась и попытка зондажа, которую предпринял Бялогурский (еще до начала переговоров с Ричардсом), когда они все вместе обедали дома у Петровых.

«Когда Петров на какой-то момент вышел из комнаты, Дуся по секрету сказала мне: „А знаете, Майкл, в марте или апреле мы уезжаем обратно в Москву“. Это оказалось для меня полной неожиданностью. Я не ожидал, что уже что-то готовится в этом плане, и ничего не слышал об этом от Петрова.

– Я не знал этого, – сказал я. – Если так, то мне очень жаль.

– Официального решения пока нет, – объяснила Дуся, – но уже известно, что мы возвращаемся на родину.

Какое-то время я раздумывал над её словами, а потом решил, что если я намерен что-то сказать ей, то говорить нужно сейчас. Момент не совсем подходил для этого, да и не было необходимости в каких-то особых ухищрениях. Я решил, что лучше завести этот разговор на личной почве, чем на политической.

– Не уезжайте, Дуся, – сказал я. – Оставайтесь здесь. Я бы очень не хотел, чтобы вы и Владимир уехали.