Русская революция. Временное правительство. Воспоминания

Вот человек, о котором я, с точки зрения личной оценки, не мог бы сказать ни одного слова в сколько-нибудь отрицательном смысле. И на посту министра торговли, и позднее, когда — к своему несчастью — он счел долгом патриотизма согласиться на настояния Керенского и вступил вновь в кабинет, — притом в очень ответственной и очень тягостной роли заместителя Керенского, — он неизменно был мучеником, он глубоко страдал. Я думаю, он ни минуты не верил в возможность благополучного выхода из положения. Как министр промышленности, он ближе и яснее видел катастрофический ход нашей хозяйственной разрухи.

Впоследствии, как заместитель председателя, он столкнулся со всеми отрицательными сторонами характера Керенского. Вместе с тем Коновалов в октябре 1917 года уже совершенно отчетливо сознавал, что война для России кончена. Когда в это именно время (даже раньше, в сентябре, но уже после образования последнего кабинета) в квартире князя Григория Николаевича Трубецкого[79] (на Сергиевской, в доме Вейнера, — там, где мы жили в 1906/07 году, зимой) собралось совещание, в котором участвовали Нератов[80], барон Нольде, Родзянко, Савич[81], Маклаков, М. Стахович, Струве, Третьяков[82], Коновалов и я (кажется, я перечислил всех; Милюкова не было, он в это время был в Крыму, куда уехал после корниловской истории), для обсуждения вопроса о том, возможно ли и следует ли ориентировать дальнейшую политику России в сторону всеобщего мира, Коновалов самым решительным образом поддержал точку зрения барона Нольде, который в подробном, очень глубоком и тонком докладе доказывал необходимость именно такой ориентации. К несчастью, это было все равно уже слишком поздно…

Но это все касается второго периода деятельности Коновалова. В первом составе Временного правительства я не помню, чтобы он играл заметную роль. Чаще всего, мне кажется, он жаловался; жаловался на то, что Временное правительство не в достаточной степени занято разрухой промышленности, растущей не по дням, а по часам, — разрухой ввиду безмерно растущих требований рабочих. Красноречивым он никогда не был, он говорил чрезвычайно просто и искренно, так сказать, бесхитростно, но мне кажется, что раньше всего в его обращениях к Временному правительству зазвучали панические ноты. И в частных разговорах он нередко обращался к этим темам, словно искал одобрения и нравственной помощи.

Для меня представляется неразрешимой загадкой, как мог А. И. Коновалов пойти вторично во Временное правительство, с его председателем Керенским. По-видимому, он счел долгом патриотизма не отказываться и думал, что до Учредительного собрания удастся дотянуть. Этот мираж — Учредительное собрание — во многих умах тогда возбуждал совершенно непостижимые надежды. Но о значении идеи Учредительного собрания в деятельности Временного правительства я буду говорить особо…

В последний раз я виделся с А. И. Коноваловым при трагических обстоятельствах, в день свержения Временного правительства, 26 октября. Об этом дне мне также придется говорить в своем месте.

До сих пор я касался характеристики и роли во Временном правительстве тех лиц, которые не являлись моими партийными единомышленниками. С некоторыми из них я в этой обстановке познакомился впервые. Теперь мне остается сказать о четырех министрах-кадетах: Милюкове, Шингареве, Некрасове, Мануйлове, которых я знал давно, хотя личная близость у меня была только с Милюковым.

Меньше всего я знал Мануйлова. Это, конечно, объясняется тем, что Мануйлов — москвич, в заседаниях ЦК он никогда не принимал особенно деятельного участия, а вне этих заседаний я почти с ним не встречался. Должен сказать, что и за два месяца моего участия в делах Временного правительства Мануйлов все время оставался в тени. Он очень редко, почти никогда не принимал участия в страстных политических прениях, происходивших в закрытых заседаниях. Я припоминаю, что по отношению к основной контроверзе[83], возникшей в первый же месяц, — по вопросу о внешней политике, отношения к целям войны, — Мануйлов очень вяло поддерживал Милюкова, я бы сказал даже, что фактической поддержки вовсе и не было.

С другой стороны, Мануйлов как-то скорее других проникся безнадежностью в отношении деятельности Временного правительства вообще и чаще и раньше других говорил о необходимости ухода Временного правительства, ввиду невозможных условий работы, создаваемых контролем и постоянной помехой со стороны Совета рабочих депутатов. Специальная его деятельность в качестве министра народного просвещения не отличалась той авторитетностью, которой можно было от него ожидать. Очень возможно, что это была не его вина — не вина его личных качеств. При других, более нормальных условиях эти качества сделали бы из него образцового министра просвещения, так как не может быть сомнения ни в его широких взглядах, ни в его больших знаниях, ни в общих положительных сторонах его как политика и администратора.