Русская Швейцария

Недалеко от Фрибура, в местечке Аванш (Avenches), находятся знаменитые развалины римского города, издавна привлекавшие русских туристов. Осмотр античных достопримечательностей произвел, например, на Павла Петровича 6 сентября 1782 года такое сильное впечатление, что наследник не хотел уходить отсюда, хотя в тот вечер его на протяжении нескольких часов ожидали в соседнем Муртене (Murten) для торжественной встречи официальные представители Берна.

Карамзина античные руины заставляют задуматься о бренности человеческого: «Далее за Муртеном представились мне развалины Авентикума, древнего римского города, – развалины, состоящие в остатке колоннад, стен, водяных труб и проч. Где великолепие сего города, который был некогда первым в Гельвеции? Где его жители? Исчезают царства, города и народы – исчезнем и мы, любезные друзья мои!.. Где будут стоять гробы наши? – Настала ночь, взошла луна и осветила могилу тех, которые некогда ликовали при ее свете».

Муртен, расположенный на берегу одноименного озера, известен в швейцарской истории тем, что здесь в 1476 году состоялась битва, в которой гельветы разгромили войско бургундского короля Карла Смелого. Памятник (Schlachtendenkmal), напоминавший об этом событии, служил второй, после развалин Аванша, местной достопримечательностью, привлекавшей путешественников. «Князь Северный», допоздна задержавшийся среди римских руин, прибывает в Муртен уже затемно. Из соседней деревни Мерье (Meyriez) ему приносят факелы, и при их свете Павел со своей свитой осматривает мрачный монумент, представлявший собой гору костей погибших в сражении воинов. После осмотра путешественники переночевали в Муртене в гастхаузе «Шварцер Адлер» (“Schwarzer Adler”, Hauptgasse, 45) и на следующий день отправились в Берн.

Карамзин, ехавший по этой дороге по направлению, противоположному своему будущему монарху, также делает остановку, чтобы посмотреть на памятник. «Проехав городок Муртен, кучер мой остановился и сказал мне: “Хотите ли видеть остатки наших неприятелей?” – “Где?” – “Здесь, на правой стороне дороги”. – Я выскочил из кареты и увидел за железною решеткою огромную кучу костей человеческих… Я затрепетал, друзья мои, при сем плачевном виде нашей тленности. Швейцары! Неужели можете вы веселиться таким печальным трофеем?» Чтобы освободиться от мрачного впечатления, москвич развлекает себя чтением многочисленных надписей, оставленных путешественниками. Его комментарий: «Где не обнаруживается склонность человека к распространению бытия своего и слуха о нем? Для сего открывают новые земли; для сего путешественник пишет имя свое на гробе бургундцев. Многие в память того, что они посещали этот гроб, берут из него кости; я не хотел следовать их примеру».

Памятник просуществует недолго. «Над костями погибших в битве было здание, – замечает Александр Тургенев, – но французы в 1798 году разрушили его».

Прогуливался по улочкам Муртена Герцен, направляясь в Шатель (Châtel), теперь Бург (Burg), деревню, в члены общины которой был он принят, на встречу со своими новыми согражданами. Приведем эту колоритную сцену братания русского аристократа со швейцарскими пахарями, описанную в «Былом и думах».

«Деревенька Шатель, близ Мора (Муртен), соглашалась за небольшой взнос денег в пользу сельского общества принять мою семью в число своих крестьянских семей… и я сделался из русских надворных советников – тягловым крестьянином сельца Шателя, что под Муртеном… Послушавши знаменитые органы и проехавши по знаменитому мосту, как все смертные, бывшие во Фрибурге, мы отправились с добрым старичком, канцлером Фрибургского кантона, в Шатель… Возле дома старосты ждали нас несколько пожилых крестьян и впереди их сам староста, почтенный, высокого роста, седой и хотя несколько сгорбившийся, но мускулистый старик. Он выступил вперед, снял шляпу, протянул мне широкую, сильную руку и, сказав: “Lieber Mitburger”, произнес приветственную речь на таком германо-швейцарском наречии, что я ничего не понял. Приблизительно можно было догадаться, что он мог мне сказать, а потому, да еще взяв в соображение, что если я скрыл, что не понимаю его, то и он скроет, что не понимает меня, я смело отвечал на его речь:

– Любезный гражданин староста и любезные шательские сограждане! Я прихожу благодарить вас за то, что вы в вашей общине дали приют мне и моим детям и положили предел моему бездомному скитанию. Я, любезные граждане, не за тем оставил родину, чтоб искать себе другой: я всем сердцем люблю народ русский, а Россию оставил потому, что не мог быть немым и праздным свидетелем ее угнетения; я оставил ее после ссылки, преследуемый свирепым самовластием Николая. Рука его, достававшая меня везде, где есть король и господин, не так длинна, чтоб достать меня в общине вашей! Я спокойно прихожу под защиту и кров ваш, как в гавань, в которой я всегда могу найти покой. Вы, граждане Шателя, вы, эти несколько человек, вы могли, принимая меня в вашу среду, остановить занесенную руку русского императора, вооруженную миллионом штыков. Вы сильнее его! Но сильны вы только вашими свободными вековыми республиканскими учреждениями! С гордостью вступаю я в ваш союз! И да здравствует Гельветическая республика!»

Староста приглашает русского согражданина к себе и угощает вином, которое оказывается столь крепким, что сражает россиянина. «Через год, проездом из Берна в Женеву, я встретил на одной станции моратского префекта.

– Знаете ли вы, – сказал он мне, – чем вы заслужили особенную популярность наших шательцев?

– Нет.

– Они до сих пор рассказывают с гордым самодовольствием, как новый согражданин, выпивши их вина, проспал грозу и доехал, не зная как, от Мора до Фрибурга, под проливным дождем.

Итак, вот каким образом я сделался свободным гражданином Швейцарской Конфедерации и напился пьян шательским вином!» – заключает Герцен, после получения швейцарского паспорта уехавший в Англию издавать «Колокол».