Русская сила графа Соколова

– Рады видеть вас, пан! Проходите до избы, отдыхайте с дороги, – заговорили девицы сладкими и соблазнительными голосами.

Сычев по-хозяйски распорядился:

– Мы выпьем водочки на свежем воздухе! Тащите, красавицы, все необходимое.

Уже через минуту-другую на столе красовались тарелки, в которых лежали соленые грибы, свежие огурцы и помидоры, аппетитно блестела на солнце паюсная икра. Графины с водкой были запотелыми.

Одна из девиц – самая статная и высокая, с большими синими глазами, с толстенной белокурой косой, свешивавшейся ниже ягодиц, сиявшая вызывающей красотой, на подносе поднесла Соколову большой серебряный вызолоченный кубок. Поклонилась:

– Будьте ласковы, откушайте на здоровье!

Соколов заметил, что девушка говорит на чистом русском языке без украинского акцента. Он спросил:

– Как тебя зовут?

– Галя.

– За твое здоровье, дивчина! – Гений сыска с удовольствием опрокинул в себя кубок.

Галина тут же подала ему деревянную ложку, с верхом наполненную черной икрой. Белозубо улыбнулась:

– Съешьте, господин!

Господин съел.

Действие стремительно развивалось.

Щедрый жар

Сычев тоже махнул водки. Распорядился:

– Ну а теперь, по древнему обычаю, с дороги попаримся себе в удовольствие, здоровью на поправление!

Еще на подходе к бане Соколов заметил под окнами небольшую, почти с собачью конуру, дощатую пристройку. Сыщик чуть усмехнулся: «Вот оно что! С провинциальной наивностью Сычев хочет провести меня. Не выйдет!»

Баня была довольно просторной, тщательно убранной. В предбаннике в высокие широкие окна снопом било весеннее солнце. Оно ярко освещало широкую лавку для отдыха, на которой горкой высились махровые полотенца. В углу стояли в кадке со льдом бутылки кваса и пива.

Соколов внимательно пригляделся и не без труда разглядел на противоположной, солнечной стороне, как раз под окном, поблескивавшее темным пятном стекло. Сыщик не удивился, поняв, что это фотографический объектив. Он этого ожидал.

Из парильни сладко несло ароматом – березовыми распаренными вениками и хлебным духом – квасом, подброшенным на каменку.

– Разоблачайтесь, Аполлинарий Николаевич, – нагло усмехнулся Сычев и сам для примера быстро скинул одежду, обнажив широкие желтые ягодицы и поросшую рыжеватым волосом грудь.

Соколов принял игру. Он разделся, аккуратно сложил костюм, взял с собою большое полотенце и прошел в парильню.

Тут было до невыносимости жарко, на славу натоплено. Под самым потолком светился крошечный квадрат – застекленное окошко. Под окошком – кадка, заполненная кипятком, – подкидывать в печь на раскаленные камни.

Соколов поднял бровь:

– А где Ярошинский и Годлевский?

Сычев уклончиво отвечал:

– Будут, ваше благородие, обязательно будут! Но в свой час.

– Ты, Сычев, хочешь, чтобы я их в баньке, на верхнем полке допрашивал?

Тот, резко переменив тон, дерзко отвечал:

– А это уж как вашей милости угодно будет! Впрочем, кто кого и где допрашивать станет, мы еще посмотрим. Париться не передумали?

Соколов расхохотался:

– С какой стати? И тебя попарю! Желаешь? Ложись, соловей-разбойник, на верхний полок. Эх, веники хороши, густые, прилипчивые, так к телесам и льнут! Ну, как у нас в Сандунах, не хуже! – Он открыл дверцу большой, источавшей жаркое пламя печи, швырнул один за другим три больших ковша кипятка. В ответ из печки рвануло шипящее облако пара.

Сычев распластался на брюхе. Соколов широкими движениями обоих веников из-под потолка гнал на спину харьковского начальника обжигающий пар. Потом взмахнул ими и враз приложился к спине:

– Э-эх!

Сычев блаженно застонал:

– Хорошо…

– Дальше еще лучше будет! – заверил Соколов. Он продолжал гнать жар, молотил Сычева вениками и так и этак. Через несколько минут тот застонал:

– Ух, жарко! Спасибо, хватит… Жжет!

– Ну как же хватит? Не обижай меня, хозяин. Первый заход – как к барыне под юбку! – самый сладкий, дороже всех остальных. Вот тебе еще, вот еще!

– Ну будя! Сейчас помру… – Сычев сделал попытку приподняться.

Соколов сильной рукой прижал его к полку, беспощадно молотя веником по усатой морде, не давая ни дыхнуть свободно, ни выскользнуть, только листья в стороны летели. Дознаватель Петра I – Емелька Свежев, умевший снимать шкуры с живых, позавидовал бы такой работе.

Вдруг Соколов наклонился к Сычеву:

– Девки голые уже ждут в предбаннике? Аппарат кассетами заряжен? Чего мычишь, блюститель закона?

Хотел Сычев громко крикнуть, вышло невнятным хрипом:

– Помираю! Дышать нечем…

– Небось еще поживешь. До суда обязан выдюжить. Твои показания – важные. Сегодня ты расскажешь мне, как выбивал из торговцев двести тысяч? И кто отравил Кугельского?

Сычев ухватился за руку Соколова, простонал:

– Не знаю… Отпустите, денег дам…

Соколов вырвал руку, заверил:

– Ты, харьковский Пинкертон, прославишься на всю Россию, о тебе газеты всякий срам напишут.

Сычев уже не порывался к выходу. Он лежал распластанным, изнемогшим, тяжко дыша, выпучивая глаза.

Соколов швырнул веники на лицо полуобморочного Сычева. Затем обернул свои чресла полотенцем и, розовый, приятно разгоряченный, появился в предбаннике.

Воспитание