Русская трагедия. Дороги дальние, невозвратные

Атмосфера на моей новой службе оказалась куда менее приятной, чем в веселом «Зеленом попугае». Назначили меня работать с одной особой, которую звали мадам ле Мэтр. Она должна была меня ввести в курс страховки, всему научить и все показать. Она оказалась очень несимпатичной, что сразу же меня обдало холодом и мраком. Мне стало ясно, что она почувствовала во мне иностранку, несмотря на мое осторожное молчание и скрытность. Но все мои жесты, манеры, вид выдавали меня с головой. Мои любимые коллеги, Каур²⁹, муж с женой, жили в отеле рядом с нами, мы вместе ездили на работу и вместе возвращались. Конечно, они все о нас знали, но никогда не выдали, относились дружески.

Как и многие коллеги, я не имела денег на ресторан, поэтому завтракала в конторе, принося с собой судки и крохотную спиртовку. Моя сердитая начальница уходила на сторону, а я располагалась за просторным столом. Позднее, обжившись, мы выходили с молодыми Каур выпить кофе. Это было большое баловство, почти роскошь.

К лету все школы закрылись, надо было думать, где и как определить детей. Мальчика удалось отправить в приют Великой княгини Елены Владимировны³⁰, в Сен-Жермен, а наша бедная Олечка как раз незадолго до его отправки заболела дифтеритом. Так как мы жили в гостинице, пришлось срочно ее определить в детский госпиталь, где ее с трудом спасли. Положение было очень скверное, так как доктор, видевший ее вначале, не определил дифтерита острой формы, то, что во Франции называется круп. Пришлось сделать очень сильный укол сыворотки; нам пришлось немедленно выехать, так как была произведена полная дезинфекция. Каждое утро в семь часов я ездила узнавать о здоровье ребенка. Один раз, застав пустую постельку, я бросилась к дежурной сестре, толстой и неприятной. Она очень грубо меня отшила, сказав: «Почем я знаю! Идите в контору!» Ноги подкашивались, голова кружилась. Оказалось, что бедная малютка заразилась оспой и ее отправили в другое отделение! Когда я пришла туда, я увидела ее в застекленной кабинке, всю вымазанную в синюю мазь, но она сидела и улыбалась! В больнице ей пришлось пробыть три месяца, а по выходе она не смогла ходить, обнаружился паралич из-за слишком сильного укола сыворотки. Мне надо было взять отпуск вместо каникул. Каждый день я ее возила на электрические сеансы, которые, кстати, очень скоро помогли. Госпиталь предложил мне отправить ее в Овернь, в специальную санаторию для выздоравливающих после тяжелой болезни. Я сама ее отвезла туда. Оказалась очень живописная здоровая местность, большой дом, масса детей бегала на воле среди богатой растительности. Остановилась в маленьком отеле, где пробыла три дня, пока маленькая привыкла. Вернулась в Париж с грустью на душе. На всю жизнь я осталась благодарна госпиталю, позаботившемуся так серьезно о моем ребенке.

Каждое воскресенье мы ездили навещать мальчика в Сен-Жермен. Он никак не мог там привыкнуть, плакал и просился домой. К сожалению, осуществить это было невозможно.

Так беспросветно тянули мы нашу однообразную, трудовую лямку, часто встречались с отцом. Он устроился работать на заводе. Также часто виделись с дядей Жоржем. Возвратившись как-то со службы, я получила от него очень взволнованное письмо, в котором он отчаянным тоном просил меня к ним приехать. Жили они далеко от нас, в районе Пасси. Сготовив наскоро ужин Вове, я отправилась к ним. У них была очень мрачная комната внизу. Оказалось, что у Коли, только что перенесшего грипп, обнаружилось затемнение в легком и доктор настаивает на необходимости немедленно его отправить в Ментон³¹, где находится русская санатория. Дядя Жорж, встревоженный, опечаленный, попросил меня помочь Коле уложиться. Постирав ему кое-что, я обещала на другой день снова приехать. День был субботний, после обеда я была свободна, так что это было нетрудно. Когда я на другой день к ним приехала, я застала Колю в очень подавленном настроении. Дядя Жорж отсутствовал. Я старалась всячески его подбодрить. «У тебя пустяки, ты отлично там отдохнешь на море и вернешься здоровым!» – говорила я. «Нет, я знаю, что никогда не вернусь! Но смотри не говори об этом отцу». Его убежденное утверждение как-то неприятно подействовало на меня. Коля уехал и больше не вернулся! Его предчувствие не обмануло его. Через три месяца пребывания в санатории он заболел скоротечной чахоткой и там же в Ментоне скончался. Описать ужасное отчаяние дяди Жоржа невозможно. Коля всегда был его любимцем, вся надежда и цель его жизни. Саша умер, о Тамаре он ничего не знал, она осталась в Петербурге. Вскоре после этого удара он примкнул к группе музыкантов, образовавших оркестр, и уехал с ними в Мексику. Там он пробыл несколько лет, преподавая музыку.