Русская Вандея

Пострадал и мертвый инвентарь станицы. Несколько кварталов выгорело дотла, кое-где – отдельные дома. Обгорела даже одна церковь.

И все-таки казачки относились к нам сносно. Только у епископа Гермогена вышел конфликт с хозяйкой, и она погнала его вон из хаты. Святительский сан не остановил расходившуюся бой-бабу.

На третий день праздника я ходил по станице с одним коллегой и разыскивал хлеб для своей судейской «братвы».

Дальновидные казачки крайне неохотно продавали его на «ермаки», а реальных ценностей у нас не было. Мы обошли несколько улиц, заходя почти в каждый дом.

– Нет… Не пекли.

– Пекли для праздника, а теперь весь вышел.

– Пекем только для себя.

Так отвечали, правда, очень вежливо, повсюду. В сенях одной мазанки два коровая, плохо прикрытых салфеткою, не ускользнули от моего взора.

– Не продаем. Самим нечего будет есть.

– Продайте хоть полхлеба. У нас на обед нету.

Казачка, – добродушная баба средних лет, – поглядела на меня с жалостью. Потом взяла нож, отрезала ломоть и подала мне:

– Примите, бедненький.

Кровь прилила к моему лицу. Меня расценивали как попрошайку!

Силясь сохранить спокойствие, я ответил, однако, с нотками обиды:

– Я донской полковник и получаю жалованье. Я хочу купить хлеба, а не прошу милостыни. Все ж таки вы видите, что перед вами не нищий. Продадите, скажу спасибо, а нет – пойду искать более добрых людей. Иногородние, может, лучше отнесутся.

Хозяйка несколько смутилась и убежала в хату. Ко мне вышел хозяин.

– Уж вы того, господин полковник… знаете бабий ум. Такая их звание и такая их порода, – извинился он и продал мне полкоровая втридорога.

Но я обрадовался, что добыл хлеба, и не скорбел об «ермаках».

28 декабря мы выступили в Гуляй-Борисовку.

– Большевистская слобода: там сплошь живут крестьяне. Держитесь настороже, иначе ночью перебьют всех, – предупреждали нас казаки в Кагальницкой.

Эти слова оказались ложью. Гуляй-борисовские крестьяне так тепло, так человеколюбиво встретили бездомных скитальцев, что даже епископ Гермоген рискнул отслужить всенародно молебен. С кагальницкими казаками у них существовали свои домашние счеты, чуждые политической окраски.

Дальше уже начиналась Вольная Кубань, – Ейский отдел недалеко от границы повстречали толпу казаков, конных и вооруженных.

– Какое войско?

– Всевеселое Донское.

– На фронт?

– Как есть туда. Воевать до победы.

– Каким ветром на Кубань занесло?

– Верховым, советским. Дунул товарищ Буденный, так и летели к щирым кубанцам, задрав хвост морковкой.

– Летели бы и дальше, этак до конца свету, что ли. Чего воротились?

– Вам хотим оставить место на Ридной Кубани. Всем там не разместиться, тесновато.

Это были донские дезертиры. На границе двух казачьих областей стояли заградительные отряды, которые гнали всех строевых донцов назад.

– Треба воюваты, а воны, донци, бисови хлопци, втикают, – возмущенно говорили нам кубанские власти в первой же станице, Ново-Пашковской.

Но они, видя сучок в глазу брата, в своем не чувствовали бревна. Чрезмерное обилие мужчин в кубанских семьях наводило на грустные мысли.

– Да тут все они дезертиры, – объясняли нам беженцы, прибывшие сюда днем раньше. – В каждой хате по паре, а то и по три. До зимы, сказывают, отсиживались в степи. Как дождутся весны, опять думают драпать на этот же фронт. Зеленая армия!

Действительно, каждая кубанская станица представляла из себя настоящее дезертирское царство. Станичные власти знали, видели и ничего не могли поделать с «братами» и детьми, порой же сами укрывали их от отправки на фронт.

Нетрудно было заметить, что в станицах царила скорее анархия, чем осуществлялась власть демократии. Кубанская «цитадель народоправства» ограничивалась только пределами екатеринодарского зимнего театра.

В Ново-Пашковке нас застиг Новый год, от которого теперь мы уже не ждали ничего хорошего. Оптимисты теперь все перевелись.

– Тут что за заведение? – спросил я донцов, сгруппировавшихся возле плохенькой хатки, с бутылками, кувшинами и даже ведрами в руках.

– Станичный писарь тут живет. Большое начальство.

– Он разрешения на покупку вина раздает, что ли? Разве в этой станице есть винный склад?

– У его самого хвабрика… Дюже хороший первак… На всю станицу гремит егова изделие. Братва еще вчера разведала.

После Нового года двинулись дальше, в станицу Екатерининскую.

Погода на Кубани стояла совсем не святочная. Ежедневно моросил дождь, растворяя чернозем и превращая его в густой кисель.

Лошади изнемогали, то и дело застревая в грязи. Наши два подводчика давно уже исчезли, слава богу, не захватив свою «худобу». Один бежал из Хомутовской, другой заболел тифом в Гуляй-Борисовке. Судейцы, по преимуществу молодежь, не привыкшая к барству, быстро освоились с лошадьми, а при переездах, в случае надобности, дружно принималась вытаскивать повозки из грязи. Работал, на других глядя, и сиятельный граф Канкрин, позабыв на время и свой титул, и свое высокое происхождение от знаменитого министра Николая I.

В других учреждениях грязную работу выполняли денщики, писаря и другая челядь. Суд сам обслуживал себя.