Русская Вандея

Милый красновскому сердцу детка, войсковой старшина Роман Лазарев, все еще занимая какую-то тыловую должность, продолжал шалить и на Кубани, озлобляя хозяев, и без того не очень ласковых к нам. Я доложил Сидорину о спешной необходимости ликвидировать золотопогонного бандита, с чем командарм вполне согласился. Порешили вызвать Лазарева в Павловскую и здесь схватить его. Однако военные обстоятельства помешали на этот раз избавить землю от преступника, который лишь через полгода получил должное возмездие.

Больше всего ко мне поступило дознаний или простых сообщений о хищениях, произведенных под шумок в период бегства. Казначеи редко где не скрылись с чемоданами, набитыми деньгами. В Новороссийске еще можно было приобрести за южно-русские дензнаки фунты, доллары и лиры, и даже выбраться за границу. 8 января Деникин разрешил выезд раненым, больным, статским лицам и семьям военнослужащих на Принцевы острова, Кипр и в Египет, где англичане предполагали устроить складочные места для обломков белого стана. Чиновные «единонеделимцы» почти все выбрались в феврале в Новороссийск и запасались здесь иностранной валютой за счет казенных сумм.

При всеобщей деморализации, казнокрадстве, жульничестве просто уж и не верилось, что остались еще честные люди. Деникин с радостью отметил в приказе от 26 декабря пример добросовестного отношения к казенным деньгам со стороны пяти лиц. Увы! Это были не офицеры, не чиновники, не контрразведчики, не члены монархических организаций, а простые солдаты.

«22‑го сего декабря, – писал Деникин, – к коменданту штаб-квартиры главного начальника снабжений явился старший унтер-офицер охранной роты той же штаб-квартиры Башмаков и представил мешок с деньгами, коих по подсчету оказалось девять миллионов рублей. 24 декабря явились туда же рядовые той же роты: Переверзев Александр, Катицын Александр, Жиленко Василий и Кармушенко Федор, представившие также: первый – 9 200 000 руб.; второй – 9 094 000 руб.; третий – 9 000 000 руб. и четвертый – 8 500 000 руб. При опросе ст. унт.-оф. Башмаков и поименованные рядовые доложили, что они были посланы в качестве конвойных при вагоне с деньгами, отправленными распоряжением начальника управления финансами в некоторые пункты каменноугольного района. Поезд их подвергся на ст. Иловайская нападению большевистских банд, при приближении коих везший деньги чиновник роздал их частями на руки бывшим при нем чинам ведомства финансов и поименованным конвойным с приказанием приложить все усилия, чтобы вернуть эти деньги в Ростов. Молодцы конвойные честно исполнили это служебное поручение и, отстреливаясь от противника, добрались частью пешком, частью верхом до Ростова, где и сдали вверенные им деньги».

В награду за такой подвиг Деникин произвел Башмакова в подпоручики, а рядовых – в унтер-офицеры, и всех наградил денежными суммами.

«Пусть все порадуются, – заканчивался приказ, – вместе со мною, что есть в наших рядах доблестные, честные сыны своей родины, бескорыстно и самоотверженно служившие ей в тяжелые дни лихолетья».

Наступил февраль, такой же холодный, как и конец января. Морозы достигали двадцати градусов и больше, что редко бывает в здешних местах. 7‑го числа марковцы, переправившись через замерзший опять Дон ниже Ростова, у ст. Гниловской, внезапно ударили на красных и заняли город.

Неописуемый восторг обуял донских беженцев. Сначала боялись даже верить этой вести, так как в последние дни многочисленные слухи об успехах все без исключения принадлежали к породе уток. Но штаб Сидорина подтвердил эту новость, добавив, что и Новочеркасск падет не сегодня, так завтра. Начальник новочеркасского гарнизона ген.-лейт. Яковлев отправился к месту штатного служения.

Хотя до Благовещения осталось еще более полутора месяцев, но донское духовенство на торжественных молебнах пропело благовещенский тропарь:

– Днесь спасения нашего главизна (начало)…

С минуты на минуту ждали вести об отвоевании стольного города.

В глухую ночь с 9 на 10 февраля меня разбудил неистовый стук в окошко.

– Этакое безобразие! И ночью нет от них покоя! Когда их чорт унесет, – желчно ворчала за перегородкой наша больная домохозяйка, которой вечером мы купили в складчину фунт меду.

Едва один из моих офицеров отомкнул задвижку, как бурею влетел в нашу боковушку граф Канкрин.

– Вставайте! Сейчас же поднимайтесь! Положение безнадежно… Надо немедленно бежать.

Если бы одновременно со словами графа с улицы не доносилась матерная брань, скрип телег, топот пешеходов, мы, пожалуй, графу не поверили бы. За время похода он зарекомендовал себя сумбурным человеком. То впадал в беспричинную апатию, то прыгал как ребенок, то паникерствовал, то предавался радужным мечтам. Недаром в гвардейском полку, где он ранее служил, про него сложили куплет:

Ай, Ваня, Ваня, граф Канкрин!

Какой же, право, ты кретин.

– Председатель уже уложил вещи, – убеждал нас ночной посетитель. – В шесть часов утра поедем по Черноморке, другие драпают на подводах.

Приходилось верить даже и графу Канкрину.