Русская Вандея

Мы стояли в Георгие-Афипской. На севере, у Кубани, грохотали орудия красных; на юго-востоке, в предгорьях, зеленая армия Пилюка и других знаменитостей бомбардировала бегущие обозы и войска.

Ген. Сидорин отправил к ним для переговоров начальника политической части штаба Донской армии сотника графа Дю-Шайла, эсэра. Возвратившись, этот посол сообщил, что зеленые стоят вполне на эсэровской платформе, подлинные демократы, враги большевиков и контрреволюционных генералов.

Однако эти единомышленники казачьих демократов почему-то отбивали казачьи обозы, грабили беженцев, обстреливали, донские части и т.д.

Черноморская губерния все время зеленела, а теперь совсем заэсэрила. Добровольческий режим до того замучил здешних крестьян, что они с великой радостью давали убежище и считали своими друзьями всех, кого преследовала Доброволия, будь то остатки большевистских отрядов, дезертиры или уголовные преступники. Когда Доброволия расшибла голову на Украине, в Черноморской губ. воцарилась анархия. Эсэры Филипповский и Воронович поспешили придать ей эсэровскую окраску[314]. Они наспех сфабриковали какой-то съезд советов, который постановил объявить, – ни много ни мало, – независимую черноморскую республику, завязать сношения с соседними государственными образованиями и начать наступление на Новороссийск.

Куда ни взглянешь, у демократического казачества везде союзники: Колька Орлов, сотник Пилюк, Филипповский и Воронович, эсдеки Грузии. Это ли не залог скорого торжества в России демократических идей!

Казачьи политики до конца жили в эмпиреях, а не в окружении действительности. Сидорин доказывал «хузяевам» бессмысленность разрыва с Деникиным и предостерегал от увлечения Грузией.

Но в Георгие-Афипской так и не могли решить, куда итти донскому казачеству. Предоставленное самому себе, оно катилось по инерции к морю. Мимо нас тянулись бесконечные вереницы всадников и пеших. За день их проходили тысячи.

Сколько живой силы! Сколько еще вполне здоровых, боеспособных людей! Нет, не количеством победили большевики белых, а революционным энтузиазмом и организованностью!

На станции скопилось такое множество поездов, что ни один из них не мог двинуться дальше по загроможденным путям. Пришлось произвести расчистку, сбросив под откос сотни полторы вагонов. Несколько поездов отправили в Новороссийск под охраной бронепоездов. Братья зеленые, число которых увеличивалось за счет своих же казаков, беспрерывно переходивших к ним, только тогда держались на почтительном расстоянии от железной дороги, когда видели жерла пушек.

Начался голод. Станицу объели очень быстро. Хлеб не всегда удавалось достать. Про горячую пищу забыли. И все страстно жаждали конца этому великому безумию.

Благодушно себя чувствовали шустрые люди, которые запаслись спиртом в Екатеринодаре при разгроме склада. Отойдя в сторонку, они пили мертвую под неистовый грохот орудий.

Вон на шпалах развалялся ражий детина. Это персона: член Круга, от станицы Березовской. Законодатель только что пропустил целый стакан чистого, неразбавленного, спирта и философствовал в компании молодых казачат:

– Я что? Народный избранник! Да-с, народный избранник, чорт вас всех съешь с потрохами. А допрежь того – в цирке Чинизелли акробатом служил. Разные фокусы могу отмочить. Революция стряслась, новый фокус выкинул: из акробата законодателем стал. Потому у нас на Дону демократия. Приехал в свою с дула заряжаемую господа бога нашего станицу Березовскую, стал всенародно номера показывать. Диву дивится народ. А тут выборы в Круг. Кого выбирать? Знамо дело, питерца! Он всякую науку произошел, в столице жил, людей видал, все знает. Во какой! Теперь и к Труцци не пойду, и к Соломонскому[315] не желаю. Теперь бы ежели что, – в Думу Государственную. Демократ я, во что! На Янова чихал, и на Харламова, чортова кадета, мне наплевать. Самому Краснову не уважу. Потому наша хопра[316] – демократы сто первой пробы.

Здесь, на глазах Сидорина, их, законодателей, пока еще не били.

Зато впоследствии, во время странствований по черноморскому побережью, казачья плеть проехалась не по одной законодательной спине[317].

7 марта административной части штаба было объявлено, что завтра она должна покинуть вагоны и отступать пешим порядком. Подводы будут предоставлены только для вещей. Цель такого распоряжения: сохранить обоз на случай, если будет решено двигаться через горы в Туапсе.

Взбунтовались старики. В штабные вагоны набилось много штаб-офицеров, негодных для фронта и числившихся в резерве. Одни ранее служили на Дону по административной части, другие – в военно-полевых судах и т.д. Часов в девять вечера они поймали между вагонами дежурного генерала (начальника административной части) Рыковского и заголосили:

– Мы не в состоянии двигаться… Куда нам… Мы пропадем. Доложите Сидорину, чтобы нас отправили поездом в Новороссийск.

– Я не могу, не могу, – затараторил суетливый генерал. – Я исполняю распоряжения командарма.

– Полно… Ведь вы свои люди: он ваш племянник… Одна лавочка.

– Прошу без оскорблений. Будет так, как приказано.