Русская Вандея

Вечером стало известно, что скоро отправится в Екатеринодар бронепоезд, носящий гордое название «На Москву». Мы с ген. Петровым, ежась от холода, залезли на площадку первого же попавшегося вагона бронепоезда.

Дул порывистый ветер. В моменты затишья мы стали улавливать какой-то несуразный гул, доносившийся из вагона. Не то пели, не то кричали, но как-то не по-человечески.

Вдруг распахнулась дверь и вместе с волною теплого, пропитанного спиртом и табаком воздуха, нас обдало целое море звуков. В вагоне, несомненно, шла пирушка.

— Здесь офицерское собрание… Тут нельзя стоять… Эй, живо, эвакуируйся! — с присвистом закричал какой-то офицер, вывалившийся из-за двери.

Мы назвали себя. Он притих и исчез за дверью. Через минуту его фигура снова появилась перед нами, но уже почтительно выпрямившись.

— Командир бронепоезда, господа, будет очень рад вас видеть. У нас сейчас ужин с возлиянием, так как только-что получили десять ведер спирту для технических надобностей.

Войдя в вагон, мы увидели за маленькими столиками десятка три совершенно пьяных офицеров. Солдаты прислуживали им, то и дело принося из-за перегородки новые закуски и полные графины, которые опустошались с головокружительной быстротой.

Командир, молоденький капитан, со значком Павловского военного училища, поспешил усадить нас за свой стол и похвастаться своими заслугами:

— Это мы брали Ростов с марковцами. То-есть они атаковали, чорт возьми, а мы били по городу из орудий Канэ. Теперь едем чиниться в Новороссийск. И отдохнуть немного. Надо же нам, чорт возьми, передышку. А потом наш «На Москву» двинется снова на Москву. Хорошо наше имя? «На Москву!» Одно наше имя пугает красных, распротак их душу так… Сегодня же гуляем и пьем, еле можахом… Господа, чарочку гостям.

Он поднялся и, покачиваясь, начал дирижировать пьяным хором.

Спели чарочку и прокричали ура.

— Донцы? — спрашивали из дальних углов.

— Донцы.

Эх, не за Троцкого,
Не за Ленина, —
За донского казака
За Каледина, —

бессвязно прохрипело несколько пьяных глоток..

Едва прозвучало последнее слово куплета на мотив «Яблочка», как дремавший возле окна… офицер вскочил, как ужаленный, и, неистово хлопнув кулаком о деревянный столик, завопил на тот же лад, как бы продолжая песню:

Я на бочке сижу
И кричу народу:
Распротак вашу мать
За вашу свободу!

Под хохот и аплодисменты он обвел собрание диким взглядом, выругался и бухнул за стол. Через минуту он снова дремал, уткнувшись лицом в руки, сложенные на столе.

Мало кто слышал, как поезд тронулся и поплелся почти шагом в Екатеринодар.

Командира, уже в пути, солдаты увели под руки в свой вагон. Другие с трудом уходили сами. Про нас забыли. За неимением других логовищ, мы кое-как улеглись на столиках.

Посередине пути поезд сошел с рельс. Утром все ликовали, что отделались таким пустяком. Машинист и его помощники пили не хуже других, и можно было ожидать более скверной истории.[306]

На этом бронепоезде служил добровольцем профессор Даватц, который впоследствии, в эмиграции, написал немало гимнов в честь защитников великой и неделимой, облекая их подвиги легендарным туманом.

По адресу своих сподвижников по бронепоезду он тоже рассыпал множество похвал в печати… Я, к сожалению, имел случай наблюдать только ту их работу, которая не заслуживает восторженных отзывов.

В Екатеринодаре происходило вавилонское столпотворение. Через весь город, с востока на запад, уже пятый день тянулась бесконечная лента обозов. Преобладали калмыцкие кибитки. Все население Сальского округа по приказу своего «бога», окружного атамана ген. Рындина, снялось с мест со своим скотом и домашним скарбом и бросилось в неведомую даль. Екатеринодарцы с изумлением смотрели на желтолицых детей степи, в которых теперь проснулся дух предков-кочевников.

Необычайное зрелище сейчас же нашло отражение в местной прессе. Его воспели даже в стихах:

Вчера у нас был карнавал,
Какого, смею поручиться,
Париж ни разу не видал,
Не наблюдали Рим и Ницца.

По нашим улицам ползли

Коврами крытые кибитки
И в край неведомый везли
Детей, и женщин, и пожитки.

Неся с достоинством горбы,

Верблюды плыли вереницей;
За каждым шел, сойдя с арбы,
Его хозяин желтолицый.

Куда стремится этот люд,

В какую весь, в какую землю?
За всех ответил мне верблюд: —
Я коммунизма не приемлю.

На другой день я разыскал Н. В. Чайковского. Он приехал из Парижа и жил в одной квартире с молодым полковником Павловским, бывшим соратником ген. Перхурова по организации ярославского восстания и будущим сподвижником Савинкова по формированию повстанческих отрядов на Украине.