«Русская верность, честь и отвага» Джона Элфинстона. Повествование о службе Екатерине II и об Архипелагской экспедиции Российского флота

Записка контр-адмирала Джона Элфинстона765

Контр-адмирал Элфинстон, которому было поручено неограниченное командование отдельной эскадрой, полностью независимой от распоряжений адмирала Спиридова и генерал-лейтенанта графа Алексея Орлова, как свидетельствуют его и их инструкции, послушный письмам766, а не приказам, покинул флот и прибыл в Ливорно, а оттуда в Санкт-Петербург, не зная, на какую службу прибыл, будучи далек от подозрений и не готов в Санкт-Петербурге к неблагожелательному приему при дворе.

Встретив прием, весьма отличный от того, что он имел, покидая Россию, будучи уверенным в справедливости Императрицы и осознавая свою собственную невиновность и, если ему позволительно так сказать, свои заслуги на службе Государыне, он стал подозревать, что его опорочили в глазах Императрицы, и это подтвердили статьи в различных зарубежных газетах, в которых было написано, что его вызвали в Петербург, чтобы судить за разные провинности.

Он, соответственно, обратился к вице-президенту Императорской Адмиралтейств-коллегии с письмом, датированным 16 апреля, в котором он просил, если за ним есть преступление, сообщить ему, обвинив публично, и получить разрешение на публичное судебное разбирательство.

В своем ответе от 26 апреля вице-президент [И. Г. Чернышев] не дал положительного ответа, но дал понять, что контр-адмиральская честь и долг службы требуют, чтобы он [Элфинстон] не покидал Россию, пока [судовые] журналы и бумаги не прибудут из Архипелага, чтобы можно было выяснить, имели ли действительно место нарушения, о которых стало известно этому двору. Адмирал оказался в самом неприятном положении, не будучи в России ни в чем обвиненным, но заподозренным по всему миру в чем-то, но в чем? – никто не знал, и он пришел к следующему решению. Он решил выждать пристойное время до прибытия вышеназванных бумаг и тем временем подать через надежные руки следующее прошение императрице.

Офицер, главнокомандующий экспедицией, подозреваемый, но не обвиненный в преступлении, может быть обвинен в совершении только трех видов проступков: он должен быть виноват либо в денежных злоупотреблениях, либо в недостатке храбрости, либо в нарушении правил субординации в случае, когда служба требовала соединения его эскадры с эскадрой под командованием офицера более высокого ранга, хотя такие возможности были абсолютно исключены самыми формальными заверениями двора как до его отправления из Санкт-Петербурга, так и после того.

Тем, кто проверял его бухгалтерские книги, он оставляет право судить, можно ли его обвинить в неправильном расходовании денег Императрицы. Напротив, он проявлял бдительность в том, чтобы не допустить присвоения денег теми, кто был бы рад поживиться и кто, как он предполагает, своими тайными манипуляциями ранил его честь.

Что же касается храбрости, то о ней могут свидетельствовать его атака с тремя линейными судами и двумя жалкими фрегатами на Оттоманский флот, состоящий из тринадцати линейных кораблей, а также фрегатов и галер – в общей сложности из 24 судов, с которыми он схватился и загнал их под защиту фортов в Наполи ди Романия, – действие, которое овеяло подлинной славой российский флаг более, нежели любое другое, дотоле или после случившееся, и повергло врага в панику, от которой он так и не пришел в себя; и его ревностное желание уничтожить неприятеля при поддержке всего-то трех линейных судов, о которых он напрасно просил адмирала Спиридова; его поведение во время действий при Чесме; его рвение после Чесмы, направленное на то, чтобы доставить [плохие] вести в Константинополь; его готовность после многих бесполезно проведенных дней, когда не издавалось никаких приказов, отправиться от Хиоса и, следуя своим инструкциям, попробовать захватить или сжечь два турецких военных корабля, которые, как о том знал адмирал Спиридов, находились на Тенедосе. Он почти исполнил задуманное, и если бы не задержка, которой он должен был подчиниться, то можно быть уверенным, что он бы взял Дарданеллы, поджег Константинополь и вернулся бы назад.

Все это является доказательством того, что ему хватало смелости и навыков командования, но не хватало свободы следовать своим предпочтениям и свободы от [чужих] приказов, которым он, согласно своей инструкции, и не должен был починяться.

Что касается субординации и совместных действий, то, как только граф Алексей Орлов поднял свой кайзер-флаг, он не только показал графу свои инструкции и отдал ему запасы своей эскадры, но пожелал или, лучше сказать, настаивал на том, чтобы встать под его [Орлова] командование и чтобы граф Орлов установил свой флаг на корабле адмирала Элфинстона, дабы они могли вместе направить свой флот для разрушения флота оттоманского и далее на Константинополь с помощью командора Грейга, на опыт которого он надеялся положиться.

Но эта здравая диспозиция была изменена, и он никогда не узнал почему. Флот повел и командовал им граф Орлов, сухопутный офицер, с помощью советов и содействия только младшего по рангу командора Грейга. А совет контр-адмирала Элфинстона относительно порядка баталии, хотя его объяснил и одобрил командор Грейг, был отвергнут (что стало причиной взрыва адмиральского корабля Спиридова и 700 человек на нем). Он снес унижение во благо службы и безропотно выполнял все сигналы, потерял больше людей, чем граф Орлов, и после того, как действия завершились, выразил желание отойти, чтобы своей пальбой прикрыть бомбардирское судно. Он был под обстрелом батарей 12 часов до следующего утра, когда получил приказ отойти в связи с тем, что его корабль получил повреждения. Он предложил послать зажигательные суда, которые были снаряжены под его надзором, но не все смогли выполнить его команды; и зажигательный снаряд, отправленный с корабля «Не Тронь Меня» его эскадры, поджег брамсель одного из стоявших с наветренной стороны от остальных неприятельских кораблей, на котором не удосужились потушить огонь или срубить мачту, так что весь Османский флот вместе с торговыми судами, стоявшими в бухте, был неожиданно и по великой удаче обращен в пепел, в связи с чем он получил поздравление от Адмиралтейств-коллегии.

После бесчисленных и настоятельных просьб двигаться дальше и не терять на увеселения и празднования столь ценного времени, после многих дней, потраченных впустую, чему он был свидетель, ему было позволено следовать его изначальным инструкциям, и после того, как он предпринял попытку, едва не закончившуюся успехом (как о том говорится в рапорте, находящемся в распоряжении графа Панина), отрезать два военных корабля и галеры, обнаруженные им у Тенедоса, он расположился между островами Тенедосом и Имбросом (последним он позднее овладел), что закрыло вход в Дарданеллы – наилучшая из возможных позиций в это время года для того, чтобы перерезать доставку провизии через Дарданеллы, в случае, если сил недостаточно, чтобы прорваться через пролив767.

С этим благоприятным положением он ознакомил графа Орлова, которому только по письмам от его брата графа Федора Орлова он отправил 600 снарядов и 1500 штук 24-дюймовых ядер для продолжения осады форта на Лемносе, а как он слышал от его брата Федора Орлова, они этим островом владели. В то же время он поставил [графа Орлова] в известность о своей потребности в хлебе, о природе течений и ветров в приближающееся время года, о том, что часть кораблей его эскадры прогнила и все нуждаются в починке, и о том, что он не может удерживать свои позиции с эскадрой, состоящей только из трех линейных кораблей, принужденных обычно стоять на якорях в открытом море из‐за течений, [тогда как] его фрегаты с санкции графа в это же время использовались для службы при Лемносе после той даты, которую он назвал, и он не мог предотвратить высадки на остров десанта, который в любое время без помех мог высадиться при свете дня, и не в его власти было этому помешать.

Он считал это своей обязанностью, тогда как у них было не меньше 60 судов, помимо фрегатов, в том числе несколько вооруженных малых судов, рассчитанных именно для этой цели. Будь они задействованы, если бы этот десант рассматривался графом как внушающий опасения, они без труда могли бы воспрепятствовать высадке любого десанта, который мог подойти только на малых невооруженных суденышках.

Из полученного письма, которое он должен был бы получить в течение 24 часов, а не получал в течение 24 дней, и даже никогда мог бы не получить, – поскольку это письмо было отправлено не на специально отряженном судне, а на судне, имевшем приказ участвовать в военных действиях, – он понял, что граф не рассматривает сложившееся положение и его последствия столь же серьезно, как он сам, и счел своей обязанностью, соответствующей инструкциям и абсолютно необходимой во благо службы Ее императорскому величеству, оставив два линейных корабля и фрегат на своих позициях [при Дарданеллах] (они представляли собой силу, много превосходящую необходимую для любого крайнего случая, который мог произойти), отправиться к Лемносу на совещание с графом Орловым, чтобы попробовать убедить его в существовании опасности для его, Элфинстона, эскадры. Эти опасности проистекали от погоды, от [малых] размеров его эскадры, от необходимости ремонтировать суда, от недостатка хлеба, который, как граф предполагал, можно было получить, но эти способы получения [продовольствия] Элфинстон, имея доступ к лучшей информации, считал сомнительными. Контр-адмирал надеялся, что сможет разъяснить графу, что было необходимо, чтобы немедленно были даны распоряжения относительно ремонта нескольких старых кораблей и починке тех, которым это более всего было необходимо, относительно защиты фрегатами и малыми вооруженными судами всех подступов к острову [Лемносу] и к Дарданеллам и относительно обеспечения хлебом настолько, насколько это можно было осуществить.

Имея все это в виду, он [Элфинстон] поднял паруса, чтобы отбыть к Лемносу до захода солнца, но до того, как его приказ мог быть принят к исполнению, корабль «Святослав» был по неосмотрительности поставлен на мель и потерян.

Затем после спасения людей и провизии он установил свой флаг на корабле «Не Тронь Меня», который прогнил и не годился, чтобы без большого риска держать свой пост. Когда он покидал свою эскадру, она была усилена 66-пушечным кораблем «Ростислав» (на котором был граф Федор Орлов), фрегатом «Африка», пинком «Св. Павел».

Он проследовал к Лемносу, где нашел графа Орлова на борту фрегата, недавно купленного в Ливорно, стоявшего в маленькой бухте около осажденного форта.

Он сообщил графу причины своего прибытия и получил в ответ, что все приказания графа должны быть посланы по суше в Порто-Мудро, куда ему следовало немедленно и отправляться.

Он проследовал в Порто-Мудро, но не найдя никаких распоряжений от графа и получив от адмирала Спиридова отказ в пополнении хлебного провианта, он стал на якорь у юго-восточной точки Лемноса. Из-за плохой погоды на второй день «Ростислав» и «Надежда» также стали на якорь поблизости, поскольку их снесло с места стоянки, когда «Ростислав» потерял два якоря. Это было ясным доказательством того, что его корабль [«Не Тронь Меня»], имея в виду его плохое состояние, будучи оставлен в подобном положении, по всей вероятности, был бы потерян.

На следующее утро погода оставалась плохой, и он наблюдал, как адмиралы Спиридов и Грейг ставят стеньги и реи и дают сигнал к отходу, и он сам поднял паруса сразу же после получения послания от графа Федора Орлова, который просил его прийти вместе с кораблем «Ростислав» и фрегатом «Надежда» на помощь и подкрепление к его брату у форта, где я его оставил. Придя на место вечером, он получил приказ графа взять на борт своих судов как можно больше регулярных войск и отправиться в Порто-Мудро, что он и исполнил, придя туда всего с двухдневным запасом хлеба за день до графа.

Контр-адмирал всегда предполагал, что гавань Лемноса, называемая Порто-Мудро, связана с фортом и что важно взять форт до того, как занять ее. Но обнаружив, что форт находится на отдаленном противоположном конце острова и совсем не связан с гаванью, что в гавань неприятель не может учинять никаких вылазок и что в гавани имеется остров, пригодный, чтобы на нем выпекать хлеб, разместить больных и кренговать корабли, он [Элфинстон] приказал своим кораблям пристать, намереваясь разместиться там на зимовку, поправить суда своей эскадры, хотя на этом острове во время двухмесячного пребывания другой эскадры ни одного судна пока не было повалено [для кренгования]. Это вовсе не согласовывалось ни с поведением офицеров, так долго бесполезно занимавших гавань, ни с мнением тех, кто осадил полуразрушенный форт, который из‐за его отдаленного местонахождения не имел никакого значения для российского флота, и кто поспешно покинул этот форт после того, как форт действительно капитулировал на 24 часа и дал заложников; кто не захватил никакого порта только потому, что команда из 600 или 700 бандитов с мушкетами на плечах высадилась на берег на противоположном конце острова, где русские имели столь большое преимущество.

После своего приезда граф, найдя, что Элфинстон намеревается встать со своей эскадрой на стоянку, и услышав о его намерении там зимовать, счел нужным поднять кайзер-флаг с той только целью, чтобы публично дать команду всем капитанам эскадры контр-адмирала Элфинстона перейти под начало адмирала Спиридова. После этого граф спустил кайзер-флаг и в тот же день ушел вместе с адмиралом Грейгом [на корабле «Трех Иерархов»] и кораблем «Ростислав», а оставшаяся часть флота [отправилась] к острову Тассо, спокойно отдавая Лемнос во владение неприятеля.

Лишенный командования, он [Элфинстон] мог бы уехать, но подчинился безропотно этому второму унижению, думая, что среди тех, кто остался командовать флотом Ее императорского величества, не найдется более опытного и умелого человека, необходимого в том положении, он счел своей обязанностью перед Императрицей остаться до времени на посту.

С этого времени его руки были связаны, он не должен был ни за что нести ответственности, хотя вынужден был со смирением часто наблюдать и слышать, что неприятель снабжается провизией через Дарданеллы на рагузинских судах и о том, что неприятель получил подкрепление тремя алжирскими фрегатами и 12 дульциниотскими каперами, прошедшими с провизией и людьми, которых, будь он [Элфинстон] волен, он бы непременно не пропустил, что он может, если потребуется, доказать.

Все эти факты и его готовность подчиниться пожеланию [графа Орлова] покинуть Парос и отправиться в Ливорно инкогнито, оставаться там и после прибыть в Санкт-Петербург, достаточно доказывают, насколько малоправдоподобным является обвинение его в том, что он не следовал правилу субординации.

Если кто-то по слабости или по злобе будет намекать, будто потеря Лемноса произошла потому, что он отправился к графу Орлову на единственном прогнившем и бесполезном корабле, он [Элфинстон] окажется перед необходимостью показать, что Лемнос вовсе не был отбит неприятелем, и пусть другие приведут обоснования, почему остров был оставлен768.

Если контр-адмирал Элфинстон не выказывал недостатка ни в верности, ни в расходовании государственных средств, ни в храбрости во время военных действий, ни в субординации и взаимодействии с вышестоящими офицерами, будучи независимым от их команд, и [он не был замечен] ни в каких иных проступках, за которые на него могла бы быть возложена ответственность, он просит разрешения узнать, почему нижестоящие по службе получили от Ее величества знаки расположения, а его верная служба не только остается незамеченной, но на его репутацию брошена тень.

[Он просит решить его судьбу], либо восстановив его честь, либо предоставив ему занятие, либо немедленно дав увольнение, ибо он не желал позора, не предназначен для бездействия и ни он, ни его сыновья не хотят бесполезно и бесславно тратить время в Санкт-Петербурге769.