Русская весна

– До вчерашнего дня я не понимал, в чем дело. Эти гады использовали нас друг против друга. – Вельников сделал небольшую паузу и заглянул Джерри в глаза. – А скажи мне, пожалуйста, ради чего ты уступил мне дорогу?

– Разве ты забыл про наш уговор?

– Как такое забудешь! И не сомневайся, я свое обещание выполню. Но все-таки...

– У тебя была своя цель, у меня – своя, – сказал Джерри. – И когда настало время все как следует взвесить, я понял, что не хочу отказываться от своей цели и рвать у тебя то, что мне не нужно. Если хочешь, это был трезвый тактический ход. Ты можешь мне нравиться или не нравиться, но когда я понял, что нас с тобой пытаются вымазать в дерьме... Надо понять, кто тебе враг, а кто – нет, верно?

– Нет ничего хуже, чем оставаться врагами, – сказал Вельников и потянулся к бутылке. – Откроем?

Джерри кивнул, Вельников раскупорил водку, и они глотнули забористого напитка из пластмассовых кофейных чашечек.

– Люди в ЕКА, которые подчиняются командам из Страсбурга, – сказал Вельников, – не простят тебе этого поступка. В открытую они ничего не сделают, а исподтишка гадить станут. Но ты должен знать, что те, кто подчиняется Москве, позаботятся о твоем будущем. Конечно, твоей дружбе с Корно пришел конец, но поверь мне – наши добрые отношения будут хорошей компенсацией.

Вельников не тратил слов впустую. Он назначил Джерри главным инженером по тяговым и маневровым установкам, а начальником отдела поставил Игоря Калитского, молодого и энергичного русского, который взял на себя всю бумажно-бюрократическую работу. Инженерными вопросами пусть занимается многоуважаемый Джерри Рид...

Чуть позже Борис намекнул ему, что после пробного полета отдел продолжит работу, пока весь фронт ГТН не вступит в действие. Затем Джерри предложат занять место Калитского. К тому времени ЕКА будет готово встать под начало русского директора, которым станет он, Вельников, а Джерри, само собой разумеется, будет его заместителем.

...Джерри допил кофе и, привычно оставив грязную чашку на столе, вышел из дома. Действительно ли он хочет стать начальником отдела, а потом – заместителем директора Агентства? Конечно, после всего происшедшего не стоит даже мечтать о кресле директора, но и место заместителя – недурное завершение карьеры.

Покуда он спускался по лестнице, на него вдруг, ни с того ни с сего, навалилась тоска. Подавленное состояние, прежде столь хорошо ему знакомое, в последнее время не мучило его. Неожиданно, впервые за последние годы, будущее представилось зияющей дырой, черной, пугающей, ничем не заполненной – и мысль, мелькающая у границы сознания: вернись, вернись, быстро!..

Он вышел на улицу, и в этот момент в просветах между тучами показалось солнце. Прохожие спешили по узким тротуарам в сторону моста Людовика и станции Сен-Мишель. Оставляя двойной пенистый след на воде, к Пор-де-Берси мчался речной трамвай на подводных крыльях. К тому времени, когда Джерри перешел на Левый берег, на Кэ-де-ла-Турнелль уже образовалась утренняя пробка. Гудели клаксоны, возмущались пешеходы, переругивались водители, на тротуарах перелаивались выведенные на утреннюю прогулку собаки. Джерри ощутил себя частичкой большого города, и тревоги о том, что будет после полета на Луну, враз рассеялись, показались никчемными. Вздорные отголоски мутного рассвета, который уже сменился ясным солнечным днем. В конце концов, сказал он себе, я столько раз слышал, что человек из космоса возвращается совершенно другим...

...Разумеется, поезд был переполнен, но до Северного вокзала, где Джерри пересаживался, было рукой подать. А там – по новой скоростной линии в Ле Бурже, прямо к административному корпусу ЕКА. Сначала Джерри не обращал внимания на толпу, в которой он очутился, на тесноту и давку. Скоро он будет бесконечно далеко от вони, толчеи, шума – вне власти земного тяготения, в пространстве, в котором холодно и чисто блещут вечные звезды.

«Тебе на роду написано быть космическим фанатом, – говаривал ему Роб. – Словно ты родом с Марса».

Вот оно, слово! Зажатый в вагоне в час пик, среди незнакомцев, он внезапно ощутил себя человеком с Марса. Его пронзило ощущение своей посторонности. Годы одинокой жизни без друзей. Маниакальная приверженность одной мечте. Чудовищный разрыв между собой, каким он хотел быть, и обыкновенными людьми – теми самыми, которые обступили его в вагоне, которые живут обыкновенной жизнью, любят, растят детей...

Его сотрясла внутренняя судорога. Он обратил себя в существо без личной жизни, вот в чем суть. Ничегошеньки своего. Политики отобрали у него сына, заставили отречься от дочери, сломали семейную жизнь. А остальное уничтожил он сам.