Русская война. 1854

Сначала, когда мичман Лесовский рассказывал о попавшем в плен столичном офицере, Ильинский только улыбался. Все же понятно. Не нюхал пороху, растерялся, чуть не подарил врагу ценное оружие. До этого капитан-лейтенанту уже приходилось сталкиваться с ракетами, и хоть их точность была невысока, но и польза могла быть очень большой. Особенно в собачьей свалке, когда корабли сходились борт к борту, и быстрый удачный выстрел мог решить итог будущего противостояния. Ведь именно так они и взяли турецкий «Перваз-Бахри», когда Ильинский во главе абордажной команды ворвался на палубу вражеского пароходофрегата.

Славное было дело. И тот же Щербачев тоже оказался лихим бойцом. Смог направить ракету в спину полякам и по факту спас отряд Лесовского. Все-таки тем не хватало опыта в делах на суше, осторожности, когда нельзя точно сказать, где враг. Это на кораблях все просто и никогда не перепутаешь, а вот на земле… Впрочем, было тут и общее. Его канониры точно так же, улыбаясь в лицо смерти, заряжали пушки на прямой наводке вражеского корабля. Когда в любой момент может прозвучать чужой залп и оборвать твою жизнь. Когда все зависит только от скорости, точности и твердой руки.

После этого Ильинский признал поручика своим и не стал протестовать, когда тот договорился с Меншиковым о переводе в его отряд. Да и матросы, которые обычно не принимали чужаков, не стали спорить после того, как ребята из отряда Лесовского рассказали им о новеньком. А последние сомнения развеялись, когда вернувшийся из ставки Щербачев рассказал, что собирается за телом погибшего друга. Это точно было в тех традициях, о которых помнил и знал каждый матрос Черноморского флота, каждый, кто воспитывался на историях об адмиралах Ушакове и Лазареве.

— Что думаешь о поручике? — тихо спросил у мичмана Ильинский, когда они ехали назад. Как оказалось, их новый знакомый был не только храбрым, но еще и удачливым воином.

— Он еще и хороший инженер, — поделился своими мыслями Лесовский. — Я бы точно не додумался так телегу использовать. Колеса как рычаг, лошадь для противовеса. А еще осветительную ракету потратил без всякой жалости. Когда ты последний раз видел офицера, который не считает деньги, чтобы спасти своих?

Рядом тем временем болтали поручик и казак. Обсудив то, как один из них сбежал от смерти, они перешли к перспективам уже год как идущей войны, и вот теперь Ильинский решил, что им с мичманом тоже можно принять участие в разговоре.

— Жалко, что Паскевича контузило и ему пришлось оставить командование на Горчакова, — рассуждал казак о Дунайской части войны. — Однако Михаил Дмитриевич всю жизнь состоял в его штабе, уверен, он еще покажет себя.

Ильинский мысленно покачал головой. У них тут тоже был Горчаков, Петр Дмитриевич. И если его брат в бою столь же неспешен и нерешителен, то рассчитывать на скорые успехи точно не стоило.

— Умение выполнять приказы и умение их отдавать — это две большие разницы, — возразил тем временем поручик, и вот с этим Ильинский был полностью согласен. Ему очень непросто дались первые самостоятельные походы. — Сейчас Паскевич вывел войска из Дунайских княжеств, не потеряв ни одного человека, но мы утратили инициативу. Теперь угроза нападения Австро-Венгрии будет сковывать наши войска. И сколько полков Горчаков при самом горячем желании сможет послать нам на помощь? Уверен, англичане с французами позаботятся, чтобы их всегда было меньше, чем нужно.

— Думаю, что с австрийцами мы договоримся, — не выдержал Ильинский, поделившись теми выводами, к которым пришли в морском собрании. — Они нам очень благодарны за подавление Венгерского восстания. Австрия — монархия, им самой природой противоестественно находиться в союзе с республикой. Уверен, скоро Франц-Иосиф это поймет.

— Знаете, чем закончилось то самое подавление Венгерского восстания? — неожиданно зло возразил поручик. — Наш Паскевич без единого крупного сражения, просто за счет маневров, зажал бунтовщиков в угол и по частям заставил сдаться. Мы обещали венграм прощение, как в свое время Николай Первый простил взбунтовавшихся польских генералов. И что было дальше?

— Я не знаю, в салонах об этом не говорили, — покачал головой Ильинский.

— О, в салонах не любят говорить о жестокости к западу от нашей границы, — в голосе поручика добавилось яду. — Австрийцы казнили всех бунтовщиков, несколько сотен человек. Николай был в ярости, Франц-Иосиф, который давал слово не трогать их, извинялся и говорил, что все сделали генералы без его ведома. А как вы думаете, кто в памяти венгров будет в этом виноват?

Ильинский промолчал. Невольно вспомнил, как сам порой ругал Николая за жестокость при решении судьбы декабристов. Но тот казнил всего пятерых, а тут сотни.

— Неужели кто-то сможет забыть, кто именно отправил его семью на эшафот? — голос молодого Лесовского дрогнул.