Русская война: Утерянные и Потаённые

Было ли у нас что-то подобное возможно во флоте 90-х – 900-х годов? Нет – романтика Станюковича рождала не морских воинов – судоводителей, пушки на их корветах и клипперах были досадной помехой или атрибутикой плохо-чугунного, офицерские погоны и кортик – счастливо изжитая обуза, полный адмирал – выеденное драконом чудовище, а не воспринимаемый автором, но существующий в жизни тип воина-служителя, становился почти нарицательным «николаевским служакой» – сравни Максима Максимовича у Лермонтова как нравственное мерило Печорину; в лучшем случае «странным адмиралом», предметом участия, сожаления и такого же потопления: кому же захочется стать объектом общественной благотворительности. Русская романистика признала победительного офицера – Скалозуба, когда он слез с коня, надел очёчки и стал пописывать «Философские письма»; русская маринистика рисовалась морским офицером либо как экстатическим нервным мальчишкой, мечущимся от чаек до суицида, от богоискательства до познания публичных домов, либо как изжеванным и скоро выплюнутым, службой, обществом, собственным сознанием ворчуном-медведем, хорошим, но не приложимым малым; и сталкиваясь в жизни с иным, крепко сбитым тертым калачом с хитрецой, что-то видавшим, и не жалеющим о том, только погружалась в недоумение, разводя руками – темна вода в облацех и омута в русской душе!

Могла ли русская журналистика увидеть другой тип офицера – не по приложимости к чайкам, облакам, закатам, водной глади, а центром, из которого все это возрастает, ибо им и через него единственно и познается? В начале 19 века это еще было возможно, когда они – журналистика и романистика – осторожно и предохранительно входили в новый незнакомый мир, когда если не понимали, то полагали это своим незнанием, когда пытались понять раньше чем учить – когда появилась замечательная «Фрегат Паллада», где офицер (капитан Унковский) дан в рост и рябление живого лица, в цельности занятия определяемого его званием, что он офицер; и это одновременно лебединая песнь – явился новый тип маринистики и исчез офицер, разве что остались кончики его эполет на плечах указанных мной ранее карикатур. Офицеры – Нахимов, Корнилов, Истомин, Унковский, Лесовский, Станюкович-старший, теперь должны были оправдываться тем, что они, вот композиторы – как Римский-Корсаков, инженеры – как Попов, писатели – как Григорович и Станюкович-младший, географы и гидрографы – как Макаров. Где вы найдете материалы об единственно значимых годах его службы как офицера, в качестве командующего Средиземноморской и Тихоокеанской эскадрой, с опытом которых он ступит на палубу «Петропавловска» – разве что приложениями в фразах «…осуществил гидрографическое исследование Мессинского пролива, будучи командующим Средиземноморской эскадрой», «…заложил основы изучения Марианского желоба в бытность начальника Тихоокеанской…» – пришили акулу к зонтику!

Русская журналистика старательно истребляла русского офицера, обращая его в «гражданина в форме», но «гражданское лицо» как офицер-воин невозможно, это то же самое как назначить институтку в мясники-бойцы по особому типу скотины – человечине, ведь один из синонимов слова «солдат» – «боец»; это обращение типа личности в разновидность профессии. К 900-м годам русская публицистика убила офицера, как социально-особенное в обществе и армии; и едва ли не преуспевает в изживании его как национального во флотской среде. Кто составлял костяк флотских династий – нечувствительное к русской публицистике дворянство Прибалтики, немецкие устремления к духу модифицировавшее как служение морю: Остен-Сакены, Кроуны, Крузенштерны, Рихтеры, Рикорды, Шведе, Вирены, Вирениусы, Деколонги, Коцебу, Дены, Бенигсены, Юнги, Белинсгаузены… Где Сенявины, Ушаковы, Чичаговы, Мордвиновы, Шепелевы? Почему не укрепились Корниловы, Истомины, Лазаревы, Нахимовы, Лисянские? У меня на слуху только две русские военно-морские фамилии: Бутаковы и Пилкины, и чуть-чуть просвечивают Мишуковы.