«Русская земля» и образование территории древнерусского государства

Для обозначения территории, объединенной одной верховной властью, в древней Руси употреблялись термины: «земля», «волость», «власть», «область». Землею в XII–XIII вв. называли иногда «область»-полугосударство (Черниговскую, Ростовскую и т. д.), причем термином «земля» в применении к территории полугосударств или будущих полугосударств пользовались преимущественно тогда, когда говорили именно о территории, о земле в тесном смысле слова: в «землю» можно было «въехать», «землю» повоевать, захватить и т. д.; «и перея всю землю Муромьскую и Ростовьскую и посажа посадники по городомъ и дани поча брати» (Ипат. л., 1096 г.); «и ѣха ис Переяславля вборзѣ в землю Черниговьскую и повоева около Десны села ихъ и около Чернигова, и тако повоевав волость ихъ възратися въсвояси» (Ипат. л., 1142 г.); «и почаша воевати Рязаньскую землю» (Лавр. л., 1237 г.). Термин «земля» древне́е термина «волость». «Землю» связывали не только с феодальными центрами, но и с племенем, например «Деревская земля», т. е. земля древлян, «Польская земля», т. е. земля полян.

Почему древнейшее государство нашего народа получило название «Русской» земли? Кто такие были «Русь» или «руссы», именем которых стала прозываться «земля»?

Какие мы имеем данные для суждения по данному вопросу? Какие? показания источников могут служить материалом для такого суждения?

Обратимся к «Повести временных лет». Она озаглавлена «Се повести времяньных лѣтъ, откуду есть пошла Руская земля, кто в Киевѣ нача первѣе княжити, и откуду Руская земля стала есть». Хотя в заголовке читаем только о «Русской земле», но в тексте «Повести», в том виде, в каком, она дошла до нас в составе летописных сводов, дано разъяснение, кого автор считает Русью и что такое Русь, как территория. После выписок из Амартолы и из Хронографа читаем: «в Афетовѣ же части сѣдять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Угра, Литва, Зимъгола, Корсь, Лътьгола, Любь. Ляхъве же и Пруси и Чюдь присѣдять к морю Варяжьскому»^{80}. По перечислении славянских «племен» и других народов, обитающих на нашей равнине, автор пишет: «се бо токмо Словѣнескъ языкъ въ Руси: Поляне, Деревляне, Ноугородьци, Полочане, Дреговичи, Сѣверъ, Бужане, зане сѣдоша по Бугу, послѣже же Велыняне. А се суть инии языци, иже дань дають Руси: Чюдь, Меря, Весь, Мурома, Черемись, Моръдва, Пермь, Печера, Ямь, Литва, Зимигола, Корсь, Нерома, Либь»^{81}. Ниже, после извлечений из «Сказания о преложепии книг на словенский язык», к фразе «тѣмьже и Словеньску языку учитель есть Павелъ», приписано: «отъ него же языка и мы есмо Русь; тѣмъ же и намъ, Руси, учитель есть Павелъ, понеже училъ есть языкъ Слов(ѣн)ескъ… А Словеньскыи языкъ и Рускыи одно есть»^{82}.

Из приведенных выписок явствует, что в понятии «Руси» автор объединял восточнославянские «племена», жившие в пределах нашей страны^{83}. Автор проводит идею русской народности, родственной другим славянским народам. Идея родства славянских народов помогает ему уяснить единство восточнославянских племен: русь он отличает от не-руси, чюди, мери, веси, литвы и т. д.; это — «инии языци». В соответствии с идеей единства восточнославянских племен, с идеей русской народности он, перечислив славянские племена — «Морава и Чеси и Ляхове и Поляне» к слову «Поляне» делает пояснение «яже нынѣ зовомая Русь»; поляне принадлежат к «Руси».

Под именем «Руси» он разумеет не только народность, но и территорию, на которой обитает эта народность, территорию единой русской народности.

После работ А. А. Шахматова и особенно академика Н. К. Никольского мы можем предполагать, что осознать единство восточнорусских племен в известном смысле помогли автору дошедшего до нас текста «Повести временных лет» литературные памятники кирилло-мефодиевской школы. Автор «Повести временных лет» пользовался «Сказанием о преложении книг на словенский язык». На связь нашей литературы с кирилло-мефодиевской школой, может быть, указывает приписка к паннонскому житию Кирилла, относимая к XI–XII вв., в которой история «русского языка» сближается с судьбой западнославянских племен. Знакомство с западнославянской литературой заставляет предполагать ссылка Нестора на житие Вячеслава в Чтениях о Борисе и Глебе. Но западнославянская литература могла помочь в указанном направлении только тогда, когда в народном сознании представление о единстве восточнославянских племен уже вызрело, когда условия экономического, политического и культурного развития создали в конце XI — начале XII в. почву для появления на свет в Киеве идеи русской народности^{84}.