Русская земля. Между язычеством и христианством. От князя Игоря до сына его Святослава

Отсюда ясно, что даже во время посещения Ольгою Царьграда, то есть в 957 г., Святослав все еще не был киевским князем. Это обстоятельство ставит крест на «28 годах княжения Святославля» и летописном образе Ольги-опекунши. Константин Багрянородный представил нам бесспорное свидетельство полновластия «Эльги Росены», отодвинувшей своего сына на вторые, если не на третьи роли.

Основы легитимности Ольгиного княжения

 Что же произошло в Киеве в те несколько лет, отделяющих поход Ольги в «Деревьскую землю» от ее поездки в Константинополь? Ограниченность источников позволяет нам восстановить не самый ход событий, а только суть происшедшего. Впрочем, и это немало.

Обратимся сначала к династическо-правовому аспекту вокняжения Ольги. Замещение ею на княжьем столе убитого мужа было, конечно, делом не совсем обычным, но и не вовсе исключительным. И уж совершенно точно, что это не выглядело общественным скандалом и узурпацией. Хотя тогдашние родовые отношения на Руси и были отмечены господством патриархального типа, женщина — все равно, простолюдинка или знатная — сохраняла положение полноценного члена общества, окруженного семейным и общественным почтением и пользовавшегося вниманием со стороны закона. Среди прочих ее прав особо отметим некоторые положения Русской Правды, касающиеся вдов. Закон признавал женщину, оставшуюся после смерти мужа с несовершеннолетними детьми на руках, главой семьи; вместе с причитающейся ей частью наследства она получала управление над всем имением покойного супруга. И поскольку политическая власть в древнерусском обществе того времени была продолжением власти родовой и семейной, главенство Ольги в великокняжеской семье покоилось на твердом основании обычного права. Вообще раннесредневековая история славянских народов знает немало случаев женского правления: чехи помнят княжение Любуши, ляхи — княжну Ванду, сербы — вдову Доброславу и т. д.[226]Признанию за Ольгой титула великой русской княгини в значительной степени способствовало то обстоятельство, что для мужчин и женщин еще не существовало четко сформулированных раздельных канонов социального поведения. Поэтому пребывание женщины на престоле не расценивалось как предосудительная попытка играть несвойственную ее полу социальную роль и не оскорбляло мужских предрассудков. Славянская женщина в языческую пору получала в полном смысле слова мужское воспитание, или, лучше сказать, юношей и девушек растили на одних и тех же поведенческих образцах. Превыше всего общество ценило силу, отвагу, удачу, торжество над врагом. И женщины отнюдь не были склонны противопоставлять этим ценностям какой-то свой «женский идеал» жизненного блага. Весьма часто они подвизались на одном и том же поприще с мужчинами, не требуя от последних снисходительности и поблажек. Средневековые писатели не раз отмечали участие славянок в походах и битвах наравне с мужчинами. Для женщин из княжеских родов профессиональное владение оружием было повседневной нормой, а их положение предводительниц дружин диктовало и соответствующее поведение в быту. Титмар Мерзебургский пишет об одной славянской княжне, жене венгерского короля: «Она пила чрезмерно; разъезжая на коне подобно воину, она однажды в сильном припадке гнева убила одного мужчину». Тот же образ воинственной и разгульной «княженецкой жены» донесли до нас русские былины:

У великого князя вечеринка была,
А сидели на пиру честные вдовы...
Промежду собою разговоры говорят,
Все были речи прохладные, —
Не отколь взялась тут Марина Игнатьевна,
Водилась с дитятами княженецкими,
Она больно Марина упивалася,
Голова на плечах не держится,
Она больно Марина похваляется:
«Гой еси вы, княгини, боярыни;
Во стольном во граде во Киеве
А и нет меня хитрее, мудрее,
А и я де обернула десять молодце в,
Сильных могучих богатырей, гнедыми турами»[227]

.