Русская живопись от Карла Брюллова до Ивана Айвазовского

Поэтому он восторженно воспринял и революцию 1905 года. Он вообще говорил о том, что чувствовал нарастание народной волны и хотел быть среди народа, хотел быть с народом, разделять все его страдания, все его муки, весь его революционный пыл. И был, действительно, – и знамена нес, и участвовал в демонстрациях. И Октябрьскую революцию тоже принял, за что страшно его «били» собратья по перу. И отсюда поэма «Двенадцать», которая вызывала столь неоднозначные толки и была просто категорически отвергнута Зинаидой Гиппиус и Дмитрием Мережковским – а их Блок знал лично и относился к ним с большим уважением.

Блок характеризовал свое отношение к России такими словами: «У меня ненавидящая любовь к России». Так мог сказать только Блок – «ненавидящая любовь». И очень быстро, к сожалению, пришло страшное разочарование, надломленность. Когда он произносил речь по поводу юбилея Пушкина, блестящую речь, а его подправляли товарищи в штатском, что можно говорить, а чего нельзя, Андрей Белый, друг его, сказал, что это товарищи, которые не пишут, а подписывают. И Блок чувствовал эту несвободу. Это его надломило, он впал в депрессию и вскоре умер.

У Сомова другая история. Сомов активно работал в России, великолепно писал после того, как вернулся из Франции, сделал серию блестящих портретов, потом идут его маркизы и арлекины, костюмированные балы, красавицы. И когда в 1923 году он везет в Америку российскую выставку, он остается за границей. Обосновывается, впрочем, не в Америке, а в Париже. И что удивительно – покинув родину, Сомов не кончился как художник. Он много писал и много работал, были и удачные картины, например портрет С.В. Рахманинова (1925), и менее удачные. Но все же он не смог подняться до своего прежнего уровня. Почему? Потому что здесь, в России, со своими дамами и арлекинами он был провидцем. Это были пляски накануне трагических событий, накануне катастрофы. А там это были просто костюмированные постановки.

Ощущение грядущей беды ушло. Техника осталась, он был блестящий рисовальщик, как немногие. Сомов не прозябал в нищете, не влачил жалкое существование, как многие эмигранты. Но ушел нерв. И все-таки благодаря Сомову до нас дошел Александр Блок. Не только своими стихами, но и тем, что он представлял собой как личность, – его черты, его характер, его внешность, внешность человека тонкого, интеллигентного, надменного, необыкновенного, страстного, сдерживающего свою страсть, большого, огромного таланта человека.

Послесловие

Россия, как и ее живопись, прошла через три главных этапа своей истории. И живопись, подобно лакмусовой бумажке, ясно отражает те перемены, которые происходили в национальном сознании. С Алексея Антропова начался новый этап эволюции русского изобразительного искусства. Не случайно его парадный портрет Петра III, которым начинается экспозиция Государственной Третьяковской галереи, совпал по времени с созданием Императорской Академии художеств. Богобоязненная страна, еще при Алексее Михайловиче страшившаяся даже иоту изменить в своих церковных обрядах, за одно-два поколения превратилась в могущественную и de facto светскую империю. В своей книге автор постаралась описать этот «имперский период» русской живописи, который подошел к концу в 1917 году. Совершенно логично, что книга завершается двумя художниками-эмигрантами, двумя Константинами – Коровиным и Сомовым, не сумевшими принять большевистское искусство. Конечно, автор понимает, что ей не удалось охватить и малой толики того, что было создано в живописи за эти уникальные 200 лет российской истории. Но от того, как читатели встретят книгу, зависит и ее возможное продолжение.