Русская жизнь 19 июня 2008 года Русская Водка

Господи, сейчас расплачусь. Может, им выйти и забор починить? Может, корову завести, свиней, детей, наконец, - тоже дело. Заняться birdwatching-ом, увлечься охотой на бабочек? Сочинять рассказы? Мастерить онучи? Изучать английский, как Ленин в ссылке? Да у них же, небось, и телевизор есть - или провода уже срезали и пропили? Нет, повадились выть на луну, словно оборотни: деревенские женщины, мол, вынуждены идти на трассу в проститутки, потому что нет другой работы (а пахать, сеять, пушных зверей разводить нам лень, у нас руки заточены только у соседа корову отравить или сарай спалить, чтоб был как все - пьяный и нищий). Мужики вынуждены пить, женщины вынуждены торговать телом. Не страна, а расплодившаяся семейка Мармеладовых, и вечно кто-то другой сбоку, трезвый и зловредный, виноват. Наливай, братан, выпьем против америкосов, чурок, китайцев, евреев и прочей инородной нечисти, чтоб им припухнуть. Замаскируемся получше, как в анекдоте: «Пей, Петька. - Василь Иваныч, так белые близко! - Пей. Теперь говори, ты меня видишь? - Н-н-нет… - Отлично, значит, замаскировались». Замаскируемся и проживем эту зиму, проживем эту жизнь. Нас не догонят, нас не поймают.

«Мир ловил меня, но не поймал», - это про них, про укротителей зеленого змия и мастеров высокого градуса. Они вроде есть, а вроде и нет. «А смерть пришла, меня дома не нашла, а я была в кабаке и бутылка у руке», как поется в частушке. Жалобы на нехватку кадров звучат все громче, потому что народонаселение мерцает: в списках значится, а дойдет до дела, так и делать некому.

Вот, помню, гостила я у знакомых в деревне под Ряжском, в трехстах километрах от Москвы, за Рязанью. Простудилась, перекупавшись в речке, заработала ангину с высокой температурой. Местная фельдшерица, деваха лет двадцати, сразу твердо сказала: из лекарств - только активированный уголь. Посоветовала ехать в Ряжск, в больницу. Кое-как, в полубреду, добрались мы до больницы в Ряжске, где врачи так же твердо сказали: «Из лекарств - только хлористый кальций или аспирин внутривенно». Выбрав аспирин, я осталась до утра в двухместной палате ждать обратного утреннего поезда. За окном стемнело. На соседней койке лежала бледная молодая женщина, которой медсестра, придя с капельницей, сказала со вздохом: «Куда ж тебя колоть, ума не приложу. У тебя даже подключичной нет». Так и не поставив, унесла свое оборудование куда-то в дебри. Мы с девушкой разговорились.

- Я тут, - сказала она, - а малая там голодная, замурзанная, босиком по дороге.

Семья их оказалась из числа чернобыльских «отселенцев», переселенных под Рязань из загрязненных при аварии на АЭС деревень, дочери три года. На вопрос, почему она думает, что «малая» бродит голодной, если дома остался муж, ответила, как о само собой разумеющемся:

- Да нужна она ему! Он глаза зальет и валяется. А она голодная, босая… только на соседей надеюсь, да тоже… они сами пьют.

Сказала, что с зимы (разговор шел в июле) сделала уже два аборта.

- Зачем я девок послушалась? Бабы меня накрутили, говорят, твой-то с Зинкой хороводится, что ты зеваешь, смотри, как идем доить, он из своей будки выходит, Зинка отстает, и они с ним там, в будке, стоя… чего ты, мол, молчишь? Накрутили меня, я ему вечером и говорю: ты, мол, с Зинкой, я, мол, знаю, не стыдно ли? Как он схватил топор, как начал меня им по голове бить!

Я переспросила, не веря: «По голове топором?» Она не расслышала и продолжала, глядя в белый больничный потолок:

- У меня аж звезды из глаз! Бегу и думаю, зачем полезла? Мне же еще и лучше! Пусть Зинка от него аборты делает. А теперь я тут, он там, а малая босиком, по улице, голодная, плачет…

В той же деревне, когда у знакомых разбился на машине глава семьи, сосед, кривоногий Васька-тракторист, сказал доверительно сыну покойного:

- Это ему за то, что когда деньги были, он на них гараж построил, вместо того, чтобы пропить с нами по-соседски.