Русская Жизнь 27.08.08. Родина

На Западе у человека есть соблазн поверить, что он кому-нибудь нужен, что-нибудь может, что в его отсутствие, выражаясь по-бродски, в пейзаже сделается дыра… Что люди друг другу не волки, что у них есть моральные обязательства, что даже в самой беспощадной капиталистической системе, в которой люди ради денег готовы на все, существуют все-таки социальные гарантии, априорная какая-нибудь доброжелательность, верность, в конце концов… Мы же отлично знаем, что все это не так. Россия – самая природная из стран мира: жизнь здесь почти ничем не приукрашена, к условностям традиционно недоверчивы, и каждый знает, что без него прекрасно обойдутся. Никто ничего не стоит, ничье слово ни грамма не весит, и если государству будет надо, оно наплюет на любые принципы, внутренние или международные. Мы здесь с рождения знаем, что сила – право. Мы понимаем, что жизнь груба, и видим ее во всей ее первоначальной наготе, и сами стараемся быть как можно более грубыми. Грубость здесь почитается добродетелью, близостью к корням, органикой, – утонченность подозрительна. Более того: Россию надо даже любить по-особенному. Чем грубей и бездарней ты это делаешь, тем лучше. Любой, кто признается в любви к Родине человеческими словами, – кажется шпионом, штабс-капитаном Рыбниковым, который попался – помните, на чем? Он был нежен с женщиной, которую взял на ночь, и это показалось ей подозрительным.

Сейчас они скажут, что для меня Россия – женщина, которую я, жирный лоснящийся жид, взял на ночь; и будут правы. Не в том, что я так отношусь к Родине, а в том, что таково истинное лицо жизни: это лицо хамское.

Живя вне России, можно на секунду поверить в человечность. Но никакой человечности нет: мы все умрем, и мир без нас не кончится. Никто никому не нужен. Каждому дороже всего его собственная шкура. Иным это знание о жизни является в минуты депрессии, а Россия живет с ним. И я прекрасно знаю, что ни одно мое слово – а именно со словом я работаю и полагаю в этом смысл своей жизни, – ничего здесь не изменит, ничего не остановит и никого не удержит. Это тоже полезно знать, чтобы не обольщаться.

Только здесь возникает блаженное, упоительное чувство своей правоты – когда ты даешь волю худшему в себе и видишь испуг в глазах оппонента. Ты показал ему, что можешь быть хуже – и, значит, победил. Христианство считает, что ради победы нужно становиться лучше, – но у язычников другие принципы. Язычники всегда убиваются за право повторять чужие ошибки. «Им можно было идти к пропасти?! Так мы в нее побежим!»

Наша жизнь – репетиция смерти, учение, проводимое в условиях, максимально приближенных к боевым.

Россия – это огромное пространство, беспощадное к человеку. Но ведь это – лишь псевдоним жизни, которая ничем другим никогда не была.

То, что в этом пространстве выживает, действительно достойно самой высшей пробы.

И за это я тоже люблю Россию.

Пусть сильнее грянет буря

Ураганы и их последствия

Дмитрий Ольшанский

Где-то, кажется, стреляли, а я не знаю и не интересно.

Блок

I.

Удушливым летним вечером 1998-го я под дождем бежал в гости. Мне нужен был Варсонофьевский переулок возле Лубянки, где в прежние революционные годы казнили людей, а теперь одну только архитектуру. Я пришел прежде, чем толком промок, поздно, но все равно вовремя – у хозяина дома, художника, всю ночь тянулись скучно-почтенные интеллигентские разговоры. За плотно закрытым окном большой буржуазной квартиры что-то выло, звенело и грохотало, вроде бы ливень усиливался, но споры о современном искусстве были намного страшней непогоды. Впрочем, перформанс и дискурс по-своему убаюкивали не хуже дождя, и я чуть не заснул за столом. К утру, все допив и кое-как выйдя на улицу, я сонно крутил головой – и не сразу поверил всему, что увидел. Кто-то громадный, кто-то взбесившийся, неуклюжий погулял по дороге, набросав на нее электрических линий, деревьев, столбов, битых стекол. Москва была разорена и побита. Ночь, видимо, была исторической. Я все пропустил. Осторожно петляя между мертвыми ветками и оголенными проводами, я и радовался, и боялся. Стихия прекрасна, если ее торжество длится где-то за окнами, а ко времени вашего выхода из дому все уже кончилось и притихло. «Вольво» без лобового стекла, бутик без витрины, город без пробки с толкучкой: гулять по Москве лучше всего в первое утро после катастрофы. Чужой катастрофы. Ураган пролетел мимо меня, и потому результатом его разрушений я мог с тайным облегчением наслаждаться.

II.