Русская Жизнь 3 декабря 2008 года. Неудачник

– Когда я увидел тебя – там, на перроне, – такую яркую, такую белую, ослепительную, и ты сжимала в ладони фишки из казино (у тебя не было денег, и, мне кажется, ты даже не знала, как они выглядят), а проводник грозился составить протокол, и будапештский экспресс остановился (- В степи. – Нет, мадам, это не степь, это город. – Город! Какой же это город! Это степь, к тому же я – мадмуазель, впрочем, неважно) в нашем богом забытом городишке, и пахло жареным гусем из домика начальника станции (гуся задавил товарняк, а начальник станции до сих пор жив и здоров), и когда ты приняла мое смиренное сбивчивое предложение (я заплатил штраф и вез тебя на велосипеде через темный брусчатый городок) и провела ночь на моей квартире, где вместо душа – садовая лейка, где в книжном шкафу бродит мышонок, а соседи напротив наблюдают за нами из-за опущенных занавесок, – когда я увидел тебя тогда, Мона, такую невозможную, такую прекрасную, и когда ты покинула меня, ибо ни одна звезда не изменяет свою орбиту («Ни одна?» – «Ни одна!»), я понял, что мне тебя не забыть никогда. И теперь одна звезда на небе носит – твое – имя.

(Женщина, которой адресованы эти слова, – через десять лет – угощается в полдвенадцатого ночи мясным заливным, закусывая последнее слоеным пирожком с рыбой. Так она чувствует себя более счастливой. Впрочем, справедливости ради, она всегда была не дура поесть. Да и выпить. Если бы учитель младших и старших классов сейчас ее увидел, он бы ее и не узнал. Но он не увидит. Он же – астроном.)

II.

– Второй раз я тебя увидел тоже в белом. Как медсестру («Но мы уже не надеялись найти няню, в агентстве нам посоветовали взять добермана»). Деб-би. Имя твое звучало подобно музыке. Ну что ж поделать, если ты была женой и психом, и пыталась меня убить – всеми возможными способами. («Любишь ли ты, Фестер Адамс, романтическую жизнь? Я, например, просто обожаю ее! – И я, и я, – лепечу я, глядя на тебя снизу вверх, лысый и странночувственный. Счастливый чертов дурак. – А ты готов мне ее подарить? – Да! – Ты умрешь за меня? – Да!! – Обещай! – отрезаешь ты неожиданно резким голосом – и бамс, включенный в сеть транзистор летит в бассейн, где, между прочим, лежу я. С лампочкой во рту.) Ты любила меня до смерти. Я тоже.

Когда ты рассыпалась в прах (при неудачной попытке уничтожить всю мою семью: ведь ты всегда была слишком небрежна), в кучку золы и ворох золотых чужих кредиток, я женился на другой. Она была тоже лысая, и мы стали отличной парой. Но иногда я тоскую по тебе. Длинными лунными ночами. Тогда я выхожу на кладбище и вою. Деб-би… Само твое имя звучит как глупая музыка. Из того же транзистора.

ГОЛОС ДЕББИ ДЖИЛИНСКИ (из-под земли): Ну да…. Я убивала, я калечила, я отнимала одну невинную жизнь за другой… Но разве я виновата? И разве я не заслужила немного любви? … и драгоценностей?

…Впрочем, к Фестеру Адамсу у меня нет вопросов («ты любила меня до смерти, я тоже»). Он может сесть.

А вы – встаньте…

III.

…Мне тут снилось однажды: далекий израильский дом,

(всего-то пять дней мы и были с тобою вдвоем),

ты мне все говорил: ты же темный, как кошкины сны,

потеряешься в городе этом, найдет полицейский, а ты только «мяу» да «ы-ы».

Даже улицы, где ты прописан, я уверен, ты не знал и не знаешь.

А ну отвечай – ведь не знаешь?

И я отвечаю: – Не знаю.

…но зато я узнал, сколько было в нас волчьей любви…

Пять уж лет как проснулся,

а я только «мяу» да «ы-ы».

Был такой советский фильм (снял его Михаил Козаков) – назывался он «Безымянная звезда». Играли там Вертинская и Косталевский. Я этот фильм любил. Любил, вполне замечая все его наивности и недостатки, всю меру его сентиментальной условности. (Кстати, Вертинская была единственной актрисой, которая играя утреннюю любовную сцену, когда ее героиня только проснулась на колченогом диване, не позволяла герою поцеловать себя в губы: скользила по-кошачьи по его шее, по щеке, как будто ластилась, не разжимая губ, сонно улыбалась, а на самом деле – просто не позволяла: это было убедительней любой системы Станиславского – и сама Вертинская, и ее героиня, хрупкая и тающая, отлично знали – объект желания, только проснувшись, не позволяет себя никому целовать в слишком человеческий рот, как неумытая школьница, а под благовидным предлогом выскальзывает в ванную и там чистит зубы – ведь желание идеально. Вертинская это интуитивно чувствовала, а режиссер – нет. Поэтому потом, видимо, все-таки это ее сделать заставил: поцелуй состоялся. Но это ее первое движение уклониться – …).

Я любил этот фильм.

Но потом мне открыли на него глаза.

– Отвратительно и трусливо, – сказали мне. – Что он сделал, этот учитель младших и старших классов, чтоб задержать Вертинскую в своей захудалой жизни?