Русские

Существование хуторка было абрамцевской тайной. Дело в том, что его обитатели, где-то отсутствовавшие по месту прописки, значились в музейном штате, и они были, что называется, ценные кадры. Скажем, Матюхе, недавно освободившемуся из мест заключения, полагалось проживать не ближе чем в ста одном километре от Москвы, но он был хороший кровельщик и не за совесть, а под страхом высылки сражался с абрамцевскими вечно текущими крышами. В соседнем с ним домике хозяйствовала семья ученых-искусствоведов. Муж и жена Любохинеры были люди интеллигентные и не имели преступного прошлого, но им тоже, как и Матюхе, подмосковная прописка не светила. Муж вел в музее большую научную работу, но при этом не болтал лишнего и не мешал дирекции подворовывать.

Но если по месту работы нелегалы вели себя тихо, то у себя на хуторе отчаянно конфликтовали. Сказывалась разница в культурном уровне, да и национальный вопрос играл в их отношениях не последнюю роль. Дело доходило до прямых оскорблений и взаимного вытаптывания грядок. Превосходство в грубости да и чисто физическое было, конечно, на стороне Матюхи; и вот, чтобы уравнять силы, ученое семейство решило обзавестись собакой. По совету супруги муж-Любохинер купил бутылку «Алабашлы» и за нее выменял у музейских ментов их воспитанника в придачу даже и с самодельным ошейником.

С этого дня для юного Фильки началась жизнь на хуторе. Кормежка у Любохинеров оказалась не лучше, чем в милиции, но песик научился разнообразить свое меню матюхинскими цыплятами. Подрастал он быстро и ничем не хворал. Со своими обязанностями караульщика Филька справлялся неплохо — завидев Матюху, облаивал его всякий раз, несмотря на то, что неоднократно получал от него и камнем, и палкой. Вообще он он был далеко не трус и если кого в целом мире боялся, то не Матюхи, а его бурой коровы. Это, конечно, нетипично, чтобы хищник боялся травоядного, но как говорится, из песни слова не выкинешь. К счастью, корова была тупая, и натравить её на Фильку специально Матюхе не удавалось.

В целом годы, проведенные Филиппом на безымянном хуторе, были самыми благополучными в его жизни. Чувствовал ли он свое счастье, трудно сказать, но ясно одно: какой-либо перемены участи пес для себя не чаял. Однако перемены близились.

Смутные времена

Новый зигзаг в судьбе Филиппа совпал по времени и был следствием того зигзага, который произошел в жизни всей нашей страны. В музее сотрудники только и говорили, что о наступившей свободе и о том, что теперь им всем придется помереть с голоду. Муж-Любохинер прекратил научную деятельность и по совету супруги подал документы в Израиль. Перед отъездом он погладил Филиппа по голове и сказал:

— Прощай, дружок. Живи теперь сам как знаешь.

Любохинеры, уехали, полные неясных надежд и напутствуемые из-за забора матюхиными проклятиями. Филипп остался один; как теперь жить, он не знал. Впрочем, не знали этого и многие из людей. Матюха зачем-то забил и сам съел свою пожилую корову. Он собирался податься в бандиты, но не успел, потому что расшибся насмерть, в пьяном виде сверзившись с крыши. Пал бесславно враг Любохинеров, но в Израиле об этом уже не узнали.

Однако оставшемуся Филиппу тоже не с чего было радоваться. Правду сказать, он даже и не заметил исчезновения бурой коровы. Угроза куда посерьезней нависла над ним — угроза голодной смерти. Филипп скитался в окрестностях опустевшего хутора, подставляя нос малейшим воздушным потокам — он надеялся уловить хоть бы какой-нибудь запах съестного. И однажды ему повезло: в дуновении, долетевшем с юга, он разобрал отчетливый аромат подгнивающих отбросов. Без колебаний Филипп устремился на юг и скоро очутился на краю поселка, именуемого (конечно, неофициально) «Генеральскими дачами».

Этот поселок, примыкавший к музейным землям, был действительно дачным, но не совсем обычным. На обширных его участках стояли большие одинаковые дома устаревшей архитектуры с гаражами и флигелями. Он возник ещё в те времена, когда особо ценимые государством граждане определялись эпитетами «знатный» и «заслуженный». Эти «знатные» и «заслуженные» в погонах и без погон отличались от современной «элиты» тем, что денег казенных почти не крали и сами себе дач не строили, а получали их от государства в готовом виде. Дачи, понятно, были типовые, но такое единообразие уравнивало их владельцев в роскоши.

Конечно, события, взвихрившие страну, ломка устоев и разрушение укладов не могли не сказаться пагубно на состоянии дел в поселке. Государство бросило своих знатных граждан на произвол судьбы. «Гендачи» лишились обслуги: поселковые сторожа и дворники дезертировали, а мусорные баки, доселе кем-то исправно опорожнявшиеся, погребены были в курганах отходов. Знатные граждане видели в этих помойках печальные символы перемен, но именно они, помойки, спасли тогда жизнь Филиппу и многим ему подобным.