Русские адмиралы — герои Синопа

Именно на последнем переходе 20 ноября П.С. Нахимов отличился. Шканечный журнал сообщает об этом случае, как и положено, скупо: «В 9-м часу, ветер риф-марсельный, со шквалами, небо облачно и сильная боковая качка. В начале 10-го часа упал за борт канонир Давыд Егоров, немедленно фрегат приведен был к ветру и спущена шлюпка, но при всех стараниях спасти его не могли. При приставании же шлюпки обратно, оную разбило у борта; однако же бывший на оной офицер и 6-ть человек гребцов успели схватиться и выйти»¹.

Завалишин этот эпизод изобразил таким образом: «Мы с Нахимовым имели привычку приходить побеседовать один к другому, когда я или он бывал на вахте, а другой был свободен от обязательных каких-либо занятий. Однажды, когда я был на вахте, а Нахимов пришел ко мне побеседовать и мы, прохаживаясь по шканцам, разговаривали об одном случае, прочитанном мною в «Жизни английских адмиралов» (Lifes of British Admirales, бывшей настольной книгою у Лазарева), вдруг раздался зловещий крик: «Человек упал за борт». Фрегат был в это время на полном ходу, идя более десяти узлов в час (более 17,5 верст). В одно мгновение полетели за борт сбрасываемые (чтобы дать за что ухватиться утопающему) спасительные буйки с флагами, и сверх того я бросил маленькую лестницу, употребляемую при пелькомпасе во время взятия пеленгов. Оказалось, что упавший с носа фрегата артиллерист именно за эту лестницу и ухватился. В то же время я стал приводить к ветру, но при быстроте хода фрегата он все же пробежал уже значительное расстояние, однако же с марса упавший человек был еще в виду. При сильном волнении спускать шлюпку было опасно; осталось воспользоваться тою секундою, когда фрегат наклонялся на ту сторону, на которой была подвешена шлюпка, и обрубить веревки, на которых она висела. Послав из стоящих ближе шесть человек матросов на шлюпку, я сказал Нахимову: «Павел Степанович, отправляйся с ними», и Нахимов не стал разбираться, что он старше меня, что я не имею права ему приказывать, что он наверху случайно, а у меня есть на баке (передней части корабля) свой подвахтенный мичман и пр., но тотчас же вскочил в шлюпку; веревки обрубили, и шлюпка с людьми полетела в море. С марса движением ручного красного флага направляли ход ее к утопавшему; оставалось каких-нибудь пять-шесть сажен до него, Нахимов уже видел его, как вдруг упавший канонир выпустил лестницу из рук: сделались ли с ним судороги или схватила его акула — решить нельзя, но его не нашли»^{99 100}.

Все участвовавшие в этом деле матросы получили повышения. Лазарев испрашивал у морского министра награду Нахимову. Он писал в донесении от 10 декабря 1823 года: «Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение гг. членов государственной адмиралтейской коллегии и лыцу себя надеждою, что таковой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства»¹.

В столице представление не поддержали, ибо награда полагалась за десять спасенных, а в данном случае никого не спасли. Завалишин по этому поводу замечал: «Как будто удача или неудача изменяла сущность подвига и как будто не было примеров, что спасли и многих, ничем не рискуя, вследствие благоприятных обстоятельств»^{101 102}.

В донесении Лазарев упоминал о Нахимове как о мичмане, не зная, что еще 22 марта 1823 года молодого офицера произвели в лейтенанты¹⁰³.

В Сан-Франциско Лазарев смог избавиться, наконец, от Кадьяна, списав его по слабости здоровья на «Ладогу». Интересно, что капитан-лейтенант И.И. Кадьян в 1827 году командовал бригом «Усердие» и вновь вступил в конфликт с экипажем, так что Гейдену пришлось его назначить историографом эскадры^{104 105}. Только на время он принял корвет «Наварин», чтобы затем сдать его Нахимову. Так через годы вновь пересеклись пути двух офицеров.

Пока же плавание на «Крейсере» продолжалось. В кают-компанию фрегата на смену Кадьяну пришел лейтенант Никольский. Через месяц после этого события, 4 января 1824 года, Нахимов писал другу Рейнеке: «Компанию офицеров имеем прекрасную, все офицеры и команда, благодаря бога, здоровы». Но в том же письме он сообщал о том, что Завалишина по высочайшему требованию вызвали в Петербург^.