Русские эротические сказы

«Проверку? — Куприяныч боялся проверок-то, но старается виду не подавать. — Я, гражданин, проверен-перепроверен, и что мне на кончике мёд держать, когда мой кончик партия держит? В меду, в сахаре он не был — заявляю открыто — но держала его партия в огне гражданской войны. После того любая партизанка передо мной — незначительная шутница, и чего мне ходить в Дом Партизана: ради приевшейся шутки отнимать коммунизм у безлошадных мужиков? Очереди, вишь, какие».

«Так девушек подтянул бы отстающих», — Фалалей исподлобья глядит, брови космами висят.

«А что, хе-хе-хе, у вас есть отстающие? Все до одной с этакими булками… Не могу глядеть — душа болит за народные масло и сало! От них эдак-то круглятся!»

«А ты, — Фалалей-то Куприянычу, — подтяни их до коммунизма. В нём, сам говоришь, масла, сала да киселю безгранично: душа и перестанет болеть. А то кабы шутницы не оборотили всё в шутку, пиши хреном прибаутку. Гляди, Митрий, обсмеют и кончик, а смешного кончика партия в своих руках держать не станет».

Агитирует Фалалей, борода-волосища не чёсаны сроду, голый орясина, дырявы портки, — загоняет бобра, а Куприяныч уж так не надеется на своего старичка! Он у него из ежистых попрыгунчиков: вскок — при виде голого-то, — да вдруг и свернись ёжиком, только что не колюч, слепень его дрючь.

А Фалалей знай предостерегает: «Много шутим, Митрий, а не всё оно — шутки. Нужны и подвиг и партейный долг, от каждого хрена толк. Пока девичьи навздрючь-копытца шутками не перекормили, зажёг бы ты в бритом межеулке пламя борьбы от своего конца».

Куприяныч думает: здешние сальцо и масло уж больно хороши! Ем их давно. Чай, сумею разок подпихнуть отсталость сознания… И Фалалею: не надо делать из меня героя, гражданин. Я скромный коммунист. Направишь мне такую девушку, чтобы была во всём как скромная коммунистка: без нагулянного жиру, без жадности на слащёный кисель, конфету и сироп…

«Доведу вас до дела-то! — теребит бородку-клинышек. — Изгоню шутку из полового отношения к девушке и заполню коммунизмом!»

Фалалей про себя: авось понравится ему, и уговорит она, чтоб не накидывал боле налог, а может, и убавил. Кого только послать: нераскормленну?

Девушек, какие побеждали на сравнительных смотреньях, решили не посылать — толстеньки у них балабончики. Ну-кось, мужики-то и Фалалей мозгуют, пошлём младшую из сестёр Чупятовых. Тонка, легка, долгонога — вертлявый паренёк, да и только! Где на ней жиру искать?

Повели натирать девушку пареным сеном. В дом Куприянычу чего только не натащили, чего не поставили на стол! Курочки, набитые бараньими почками, таймень — в окороке запечён. Куприяныч малосольный огурец и тот с мёдом ест, коровьим маслом намазывает, а девку к сладкому не допускает, чтоб не разохотилась. Накармливает одной лапшой с гусиными потрошками — отяжелей-де, обленись. Заставил выпить пол-лафитника белого вина столового.

Чупятова-девка метнёт-метнёт глазами, прыснет на Куприяныча. А он, бородёнка клинцом, глядит важнецом. Протёр пенсне-стёклышки, говорит: «Посмотрим, сколь ты скромная-то коммунистка». Она уж и так поняла — разделась наголо. Куприяныч водит её по избе: «Будь скромной, товарищ, поскромней того-сего… задом верти, да больно-то не надейся — не от меня зависит, а от партии».

Посередь избы поставил её в наклон. Покрепче, мол, упрись ладонями в пол: погляжу, снесёшь ли на себе тяжёлую партизанскую долю? «Снесу, дяденька партейный, снесу!» — «А ты не спеши партизанить-то — ишь! Сперва убеди, нет ли на тебе жирку мироедского?» Настрого велит не оборачиваться. Расстегнул на чёрном пиджаке нижние пуговицы железные, под поясным ремнём аптеку открыл и ну щупать девушку Чупятову…

«Посмотри, Митя, какова титя? Не кулацкий ли откормок?» Старичок — скок из аптеки. А Куприяныч: «Застенчива титенька! Чуешь, Митенька? Ещё немного убедимся в скромности и сделаем партизанский наскок». Чупятова как услышала — наскок! — ох, вертлява! Балабончиками завертела — круглыми велками капустными. «Скинули бы пинжачок, дяденька партейный! Жёсткое сукно голу спину раздражает, а пуговички холодят».

«Чего, чего? Я тебе не развратник — голым на девушку-то наседать. Учись скромности у меня!» Старичок к балабончикам присунулся, Митенька, робко эдак-то, а они его из стороны в сторону покидывают. Чупятова-девушка упирается ладошками в пол, балует. А Куприяныч: «Мягонький у меня характером Митенька. К нему чем скромней, тем дружба тесней».

Девушка расстаралась шариками крутить — Куприяныч щупает их, похлопывает: «Какие застенчивые! Поскромничай немножко — заселим лукошко. Митенька убедится в желании копытца, и сделаем наскок с пылом по голому тылу…» Подсунулся Митенька под колобки, уткнулся легонько в межеулок бритенький — решается в навздрючь-копытце заглянуть. А Куприяныч: «Скромница. Партизаночка! Коммунизм — он, чай, сладкий, крепи, миленька, пятки».