Русские эротические сказы

Чупятова-девчонка как вскрикнет: «Пошла, улитка, с меня!» Обернулась — а Митенька от страха и съёжься вмиг. Она: «Ой, я думала, вы улитку Митенькой назвали, а это старичок, не осиливший толчок! Ну-кось, я с ним помирюсь через рукопожатие!» Хвать Митеньку — и пожимать. Он снова набряк, Куприянычу и дышать приятно.

«Ну, хорошо. Но как ты удумала, что я улитку тебе подпущу?» — «Ой, дяденька партейный! Думала — для проверки скромности. Коли окажусь довольна улиткой, то я уж такая скромная — попаду в коммунизм даже без этого полустоячего дрючка!» Митенька тут и съёжился вовсе — несмотря на рукопожатие.

Куприяныч её руку отвёл, аптеку закрыл. «Помешала, — орёт, — с тылу насесть! Выдала врагу план партизанского наскока!» — «Откель тут враг, дядя?» — «А с чего Митенька в засаду лёг, головку притаил — не подымет?» Чупятова-девушка: «Да ну его совсем! У нас в Солдатской лядине пятнадцать ягнят второй месяц, и никакой враг не тронул, а то в дому ему враги…»

«В лядине? В Солдатской? — Куприяныч так и извострился. — Пятнадцать ягнят? Хе-хе-хе. То-то мне и надо было узнать! Я вас доведу до дела-то…» — «Пожалейте, дяденька!» — «А если б я вправду улитку подпустил, ты её пожалела б? Пустила? Зато нет вам пощады, а навздрючь-копытцу — коммунизма!» И посылает за ягнятами с ордером.

Но Фалалей в отступ не пятится. Видать, смекает, тут дело не в том, чтобы девка была тонка да легка. А ну-ка, попытаем… И посылает красавицу Кабырину — два раза кряду первая на сравнительных смотреньях! Брови густы — страсть! А характер смелый до того — мысок никогда не брила. Пускай, говорит, курчавится: старичка потрёт, как мочалица.

На столе у Куприяныча опять чего только нет! А она хозяину и распорядиться не даст. С ужимкой да с усмешкой сняла с себя всё, сидит — ножка на ножке. Икры белы — сливки! ляжки — сметана! Митенька и проснись. Куприяныч девушке: вижу-де вашу скромность, товарищ. Ведёте себя, как опытная партейка: гольную правду любите, на мужчину смотрите как на партейный долг…

А Кабырина: «Хвали-ка, дядя, своих коммунядей, а меня зови Липочкой, будешь лапать — не выпачкай!»

Он ей пельмень на вилке в рот суёт, а она: «Ха-ха-ха — кончик языка обжёг мне, обожгу и вам кончик…» Грибки на тарелочке выбирает, приправы-разносолы пробует, кушает с таким причмоком! Митенька и запроси аптеку открыть. Липочка глядит, как Куприяныч на табуретке елозит, голые титярки выставила. «Хотите, — говорит, — дядя-товарищ, загадку загадаю вам?» — сама смотрит на жареного поросёнка на столе. Куприяныч ей: «Кушай, Липочка, поросёнка, кушай! Большие куски за щеку…»

Она: «Хи-хи-хи!» — голенькая, плечиками поводит, титьками колыхает. А брови черны да густы! Губы — переспелый арбуз. От груздочка откусывает по кусочку, губами — чмок-чмок, причмок! Митенька встал во весь росточек: до чего томно ему. Куприяныч ёрзает — руку под стол, аптеку открыл.

А Липочка: «Ну, угадай, уважительный дядя! Свиное рыльце скользко, как мыльце, спешит умыться в навздрючь-копытце. Что это?» Он: «Коммунизм, желанная гражданочка-товарищ!»

«А-аа-ха-ха-ха-а! Это с чего вы удумали?» — Смешки так и звенят! Она ножками озорует голенькими, а он их под столом подхватывает, отгадку объясняет: «Чем человек рылом свинее, тем он скромнее, а ежели из навздрючь-копытца готов умыться — не стремясь к ушату или рукомойнику, — скромней и быть нельзя. А что такое самая-то набольшая скромность, как не коммунизм?»

«А-аа-ха-ха-ха-а! Ай да дядя — попал не глядя: под мышку кончик, всё одно кончит!» — и ищет глазами постель, Липочка: куда б упасть, набаиться всласть. Не выдерживает смеха.

Куприяныч её под голые локотки, посередь избы наклоняет хохотушку. Не требуй-де смака — удалась бы атака; чтоб всё было ладом, поигрывай задом. Но нарушится лад, коли глянешь назад… Похлопывает её по калачикам, приговаривает: «Мы должны делать по-партизански: колышком с тылу на раздвоену силу. Ткнётся в норку — там замок! он пониже, в закуток».

«А почему, добренький, обернуться на него нельзя? Каков он из себя головкой — кулачком или морковкой? Пойдёт ли она к моей кучерявости?» — «Она, товарищ мой Липочка, лысенька — ей любая кучерявость пойдёт. Зато и не даю оборачиваться — ваш нескромный вздох восхищения всполошит врага, сорвёт партизанскую неожиданность…»

Липочка как всхохочет! Голые балабончики, вверх задраны, так и затряслись-засверкали. А Куприяныч до чего не надеется на Митеньку — дрожит: Митенька, не испугайся! Не гляди, что курчава: лишь бы не ворчала… Под выпуклые подсунул, до межеулка достал — нашёптывает: «Липочка-гражданочка, со смехом потише — не вспугните коммунизма-то зори… Дайте восстание, зори, зори!»

А ей слышится: «Горе…» Она и поддавать ядрёными навстречу Митеньке: «Какое горе, коли я задорю?!» Куприяныч-то: «Не накликай!» Митенька в кучерявку головкой — и изломился весь, как пьяный. И дверь отворена, а через порожек не переступит.