Русские и пруссаки. История Семилетней войны

Что касается прусской пехоты, натиск которой в этот момент мог бы решить исход битвы, она никак не могла ни перейти Гальгенгрунд, ни атаковать Кварчен. Сюда, несомненно, относится рассказ самого Фридриха II, столь характерный для военных нравов того времени. Желая защитить своих пехотинцев от обвинения в трусости, король, как нам кажется, делает им не менее тяжкий упрёк: «Несколько раз пытались послать войска вперёд, однако через недолгое время они всякий раз возвращались вспять, непонятно по какой причине. Оказалось, что походная казна и багажи русских генералов были в этом овраге, и солдаты вместо атаки развлекались грабежом и приходили назад со своей добычей»[176]. По донесениям Фермора, из армейской кассы было потеряно 30 тыс. руб. Но остановила пруссаков не только жажда наживы — свою роль сыграл также мушкетный и артиллерийский огонь полков Фермора.

В семь часов Фридрих ещё раз пытался увлечь в атаку свою вторую линию, но безуспешно. Генералы даже не смогли навести там порядок. Пехота откатывалась назад: и бранденбуржцы, чью землю теперь защищал король, и солдаты из Восточной Пруссии и Силезии.

Только теперь русские почувствовали, что у них есть главнокомандующий. Фермор приказал строиться фронтом к Цихеру, но, чтобы достичь его, пришлось бы оголить для атаки неприятеля Кварчен. Поэтому с половины девятого вечера сражение превратилось в артиллерийскую дуэль. Русские сохранили свои позиции на высотах, но уступили часть местности, которую занимали с самого утра. Именно там немцы могли взять много пушек, брошенных прислугой. Прусская армия оставалась разбросанной от Цорндорфа до Вилькерсдорфа. Она тоже оставила часть своих позиций вместе с пушками, однако ночью все они были возвращены.

Вечером Фридрих II обнял Зейдлица и сказал ему: «В который уже раз я снова обязан вам победой!» На барабане он написал письма к королеве, своей сестре маркграфине Байрейтской, брату Генриху и государственному министру Финкенштейну. Король сообщал всем, что «поколотил» русских. Лишь «темнота помешала преследовать их», и только что принесли известие о «сдаче Фермора, хотя я ещё не вполне уверен в этом». Все подробности откладывались до завтрашнего дня. Принцу Генриху он признался в том, что «не всегда мог получить от пехоты всю необходимую помощь»[177]. С де Каттом Фридрих был более откровенен и выразителен:

«Сегодня ужасный день, в какой-то момент мне показалось, что всё летит к чёрту. Так оно и случилось бы, если бы не мой храбрый Зейдлиц и не отвага правого фланга, особливо полков любезного моего брата и генерала Форкаде. Поверьте, мой друг — они спасли и меня, и всё Королевство. Признательность моя будет жить столько же, сколь и добытая ими слава. Но я никогда не прощу эти прусские полки, на которые я так рассчитывал. Сии скоты удирали, как старые б…и, и мне было смертельно больно смотреть на всё это. Их охватил необоримый панический ужас. Сколь тяжело зависеть от такой толпы мерзавцев!»[178]

Затем он осчастливил своего конфидента стихами собственного сочинения:

Quel vainqueur ne doit qu’a ses armes Ses triumphes et son bonheur…

«Быть может, он и закончил бы строфу, если бы тут не принесли хлебцы с маслом». Де Катт признался ему, что «ничего не понял во всех производившихся манёврах», и король ответил на это: «Утешьтесь, здесь вы далеко не единственный»[179].