«Русские идут!» Почему боятся России?

«С 1887 года, – констатирует Юлия Головнина, – дело приняло совершенно иной оборот. Сельские власти перестали назначаться, снова сделавшись выборными. Жалованье им крепко убавлено, подкуп, интриги, кулачество царствуют в полной неприкосновенности. Лучшие люди стали отказываться от этих должностей, переставших быть почетными и дающих лишь простор наживе. Радикально изменилось и положение уездного начальника, власть его сокращена до минимума, деятельность сведена к канцелярии. Он оказался совершенно дискредитированным в глазах населения, не понимающего канцелярии, чиновничества и децентрализации власти; сарт знает только, что прежде уездный начальник, бывало, и заступится, и накажет, и разберет тяжбу: он «все мог», а теперь он уже ничего не может и далеко отстоит от населения. Нет уже около него и преданной русской партии, которая распалась вследствие неизбежного отчуждения и отсутствия связи между сторонами. Взгляд на русских вообще и на русское «начальство» в особенности печальным образом изменился: теперь у туземца есть начальство, которое поставлено для того, чтобы карать, преследовать, но начальства, которое отстаивало бы его интересы, нет, и потому во всяком начальстве он видит прежде всего врага».

В итоге в крае, где совсем еще недавно все были так или иначе пристроены, а бродить по дорогам, если ты не разбойник, считалось приличным только «девона» – полубезумным дервишам, появились «бездомники», которым не было места в родных кишлаках. Эта волна хлынула в города, – и тот, кому посчастливилось попасть в «мардикоры», всеми презираемые поденщики, мог считать, что ему крупно повезло. Везло же отнюдь не всем, – и всем, от еще как-то цепляющегося за соломинку «уважаемого человека» до последнего «бездомника», было абсолютно ясно: Страшный Суд не за горами…

Глава XLI. ГЕОПОЛИТИЧЕСКАЯ КОМЕДИЯ (8)

Дети лейтенанта Худояра

Согласитесь: зная все, что мы уже знаем, не приходится удивляться тому, что в Ферганской долине началось, скажем так, смятение умов. При ханах было совсем не сахар, но этот «не сахар» продолжался из века в век и был, по крайней мере, привычным, – как прадеды жили, так и мы проживем, – а теперь мир изменился, и найти место в изменившемся мире удавалось далеко не всем…

Были, конечно, и довольные. Из продвинутых. Но исчезающе мало. В целом, народ психовал. Злились мардикоры, злились «бездомники», среди которых, помимо лишенных всего дехкан, было достаточно сотрудников бывших силовых структур, руками работать не умевших и не желавших, бесились, все чаще получая указания с Самого-Самого Верха, «дикие муллы», – особенно вовсе уж невежественные ишаны, дервиши-чудотворцы. Самые толковые уездные начальники сообщали в Ташкент, что «везде и постоянно чувствуется брожение идеи газавата». С печальной стабильностью то там, то здесь как бы ниоткуда возникали «джетым-ханы» (ханы-самозванцы) самого разного происхождения: от бывших «офицеров» до явных бродяг. Дети Худояра, внуки Худояра, дальние родичи Худояра, дети и никогда не существовавшие братья Нисриддина, дети Пулад-хана, племянники Пулад-хана и так далее. Однажды объявился даже лично Пулад-хан, в девичестве – арбакеш Хусаин.

Кому-то не верили, высмеивали и прогоняли. Кого-то слушали. За кем-то и шли. Особенно если за то, что уж на этот-то раз хан настоящий, ручался авторитетный мулла или ишан. В таких случаях дело порой оборачивалось эксцессами, хотя и районного масштаба, но все равно неприятными. Не менее 50 таких «джетым-ханов» угодили за решетку, кого-то, успевшего чересчур порезвиться, даже повесили, но таких, кому повезло, не попав в руки властей, сгинуть, пообещав вернуться, было куда больше.