Русские инородные сказки - 6

— Ну что вы, — мягко возразил Ханина. — Как же это я спешусь? Да и не сказано ли в Писании: «Кто отлучен был от сынов человеческих, и сердце того уподобилось звериному, и жил он с дикими ослами»?

Это я сейчас так пересказываю то, что мне объяснили потом, а сам дядька процитировал по-арамейски, в оригинале. По рабби Цийону видно было, что цитаты он не признает, но ежели Писание, да на арамейском, — значит, из книги Даниила. Ну или мужик псих и несет вовсе ахинею. Тоже ведь случается, разные ходят. На всякий случай рабби повел себя осторожно: ступил назад — слегонца, на два шага — и спорить не стал.

— Вечерняя молитва в нашей синагоге уже закончилась. На другом краю квартала (рабби Цийон показал рукой) есть штибель амшиновских хасидов. Если хочешь, ступай туда.

Наш рабби, он очень добрый на самом деле. Это к святотатцам бывает строг и беспощаден, а с психами всегда нежный и ласковый, будто с маленькими детьми разговаривает.

И тут сквозь толпу пробилась Савта. Ничего удивительного, она вообще всякой бочке затычка. Посмотрела внимательно на мужика, бух! — и упала к нему в ноги. Точней, к ослу в ноги. Полежала чуток, все молчали (что тут скажешь?), потом поднялась и еще раз поклонилась.

— Наконец-то! — сказала Савта. И начала читать псалмы. Мы к тому уже давно привычные, а ведь она жутковато молится, глухим голосом, словно мертвым, и паузы у нее все одинаковые, механические. Мужик, однако, был не промах: даже бровью не повел.

Поклонился ей в ответ и остался сидеть как сидел.

— Благословен Ты, Всеблагий! Наущи меня уставам Твоим, — не унималась Савта. — Благословен Ты, Всеблагий! Благословен Ты, Всеблагий!..

Тут она дернула пришлого за рукав и повторила со значением:

— Ты, Всеблагий! Наущи меня.

— Эк завернула! — сказал кто-то сзади.

— Много чести, — поддакнул кто другой.

Савта стояла как вкопанная, рукава не выпуская и все так же бубня: «Твоей мудрости наущи меня, иже Ты — избавитель стражды нашеи».

Дядька пожевал нижнюю губу.

— Не учите да не учимы будете, — сказал он и криво усмехнулся. — Ибо сказано в речениях отцов: «Сделай себе равви да укупи себе товарища». И буде даже свяжет кто коней и вроет в землю колеса повозок, несть в том надежды, ни опоры.

Буде Господь не созиждет дома, всуе трудятся строящие его; буде Он не сохранит города, всуе бодрствует страж. Всуе вы рано встаете, поздно просиживаете, хлеб печали вкушаючи…

Он еще какое-то время уныло цитировал Псалтирь.

Уж не знаю, кому как, а мне было не по себе. С одной стороны, больно верно он все говорил — и за хлеб печали, и за всуе, и за равви. А с другой, что-то здесь было не так. Ну вот как ждешь всю жизнь Мессию, а если бы он вдруг пришел, но оказался негром. Или литваком-миснагедом. Ясно, что такое невозможно, но иногда думаешь: а вдруг?

Вот такие чувства у меня пробудил мужик на белом осле. Разозлился я на него. Не люблю таких штучек. А он знай свое долдонит:

— Молясь Богу вашему, не лицемерствуйте, дабы узрели вас на молении. Но говорите с ним в потаенных каморах своях, как любимые дети с отцом. Ибо сказано: «Да не будет у тебя меры двойной, и да не взвесишь товар весом двояким. Мера честная и вес полноценный да будут в руце твоея». Кто из вас, людей богобоязненных трепетных, не держит двух мер в кармане своем: одной для соседа-единоверца, другую же — для чужаков, за стенами города ходящих?

На этом месте Савта вхлипнула и обслюнявила мужику руку. Дядька попытался было высвободиться, но она, видать, держалась цопко.

То, что случилось после этого, трудно описать человеческими словами. Вообще трудно описать. Я с тех пор вспоминаю эту историю всякий раз, когда хочу сделать себе неприятно.

Мужик легонько отстранил Савту, та опять шлепнулась на колени — и по пути сорвала с осла попонку. Мы уже ко всему были готовы: что он носит кожаную обувь, или что ездит в одних носках, или даже что у него птичьи ноги, подобно бесам в учении Талмуда. Все же оказалось гораздо ужаснее.

Ног у пришельца вовсе не было.

То есть человеческих ног не было. Где-то от пупа кожа оказалась покрыта белым пушком. Книзу пушок густел, а у бедер тулово переходило в ослиный круп.

Вот так мы стояли, равно что оплеванные, тупо глядя на нелюдь, пришедшую в самый Святой Город. Так все охренели, что никто даже камня не кинул. Когда прочухались, уже поздно было. Мерзец даром времени не терял: пожал плечами, подобрал попонку и ускакал прочь. По дороге он не оборачивался, только тряс обеими головами, верхней и нижней. Посмотрели мы друг на друга и как ломанулись врассыпную. Я уже возле дома обернулся, так на дороге никого больше не было, оставалась одна выжившая из ума старуха, даром продолжавшая бормотать: «Наущи меня, Всеблагий, уставам Твоим…»

С тех пор я не могу читать псалмы, чтобы очиститься от скверны.

Савта рассказывает, больше ста лет назад, когда она была девочкой, любавичские хасиды вешали в городе плакаты с красным солнцем на желтом фоне и лозунгом: «Будьте готовы к приходу Мессии». А потом, говорит, кто-то развесил такие же плакаты, но там было написано: «Я пришел, а вас-то и не было».