Русские хроники 10 века

Четыре седмицы семейство Желана, не покладая рук, трудилось от зари до зари. Юный молотильщик освоил науку, цеп, как и у старших, словно играл в руках и более не норовил проверить прочность лба. Женщины веяли зерно, крутили жернова. Работали весело, в охотку. Заринка ни на миг не умолкала, словно и усталость не брала. То с братцем-погодком зубоскальничает, то песенки напевает. Песенки большей частью сама же на ходу и придумывала. От тех песенок-шутеек у Желана душа радовалась, да сердце иной раз ёкало. Пройдёт два-три года – и уйдёт Заринка из отчего дома, как Купава нынче уходит. Хотя и знаешь: так божий мир устроен, приходит пора, и уходят дочери, как и жена твоя некогда ушла к тебе от отца с матерью, – а всё ж ноет сердце. Пусто станет в доме без дочерей. Эх, нашла бы только себе парня доброго. Здрав на вид парень подходящий, да каким в жизни окажется, как сложится с ним у Купавы… Назад возврата нет.

По вечерам Млава с Купавой заканчивали приданое. То повой перекрасят, то оберег к рукаву или пояску пришьют. Гудиша с советами не отставала, тут же и Заринка возле них крутилась.

Отправив сыновей на ловы, Желан ссыпал зерно в ямы. Млад, поражённый до изумления, сунув палец в рот, ходил следом. Никогда не видел, чтобы взрослые забавлялись, словно дети. Вскоре, подражая отцу, трудился во всю матушку, таскал зерно берестяным ковшичком. Набранное сверх меры зерно просыпалось, и от гумна до ямы пролегла золотистая стёжка.

– Ты, сынок, полнёхонький ковшик не нагребай, – проворчал Желан, – вишь, жито просыпается.

Гудиша, ревниво опекавшая младшего внучонка, тут же взяла Млада под защиту.

– Вот беда-то! Две горсточки зерна просыпал! Сгребу да курям отдам. Не ругайся на него, пускай приучается.

Желан, зная материнский характер, пошёл на попятный.

– Да я не ругаюсь, пускай таскает.

Полба, пшеница, часть ячменя и ржи были обмолочены. Оставшиеся копы уложили в ригу.

2

Подошли осенние праздники урожая. В Приильменье, в Поонежье в эти дни славили овин, возжигали живой огонь. На севере без овина не обойтись, в Поднепровье хватало солнца. Поляне, древляне овин не славили, но в рюенские дни, когда день, убывая, сравнивался с ночью, отмечали окончание уборки урожая. В работе, от которой поясницу ломит, руки-ноги гудят, наступала передышка. К праздничным рюенским дням приурочивали иные события.

Семья возблагодарила праотца Рода за данный урожай, отзавтракала. Сыновья, приодевшись в чистое, подались со двора по своим парубочьим делам. Купава помогла матери по дому, нарядилась в крашеную понёву, вышитую сорочку, надела бусы, отпросилась идти с подругами на Песчанку.

– Иди, ладушка, развеселись, измаялась на молотьбе. Да чего делать на речке-то? – спросила мать. – Вода холодная, не искупаешься.

– А мы и не думаем купаться. Хороводы поводим, песни споём, лето проводим.

Со старшей сестрой увязалась и Заринка.

За трудами не заметили, как и осень пришла. Берёзы сменили зелёные платья на шафрановые, осины – на багряные, трава на взгорках побурела. И цветы отошли, лишь неугасимые, вездесущие одуванчики весело поглядывали на белый свет из пожухлой травы. Девушки украсили головы желтоцветными коронами, кружились в хороводах, играли в догонялки. Вслед за девами на выданье к речке набежала мелюзга, не упускавшая случай потолкаться среди старших сестёр.

Желан сидел на солнышке, занимался нетяжкой работой. И день был праздничный, да особо прохлаждаться смерду некогда. Молодёжь может и повеселиться, а отцу семейства негоже прохлаждаться. Да и не умел Желан бесцельно время терять, обязательно находил работу, то упряжь поправить надобно, то крышу подлатать, то на телеге борт сменить, да мало ли что. Сегодня подшивал к зиме поршни. Работал неспешно, сам себя не торопил. Рядом примостилась Гудиша, грела косточки, ворчала потихоньку, вразумляла сына. Сама хозяйка управлялась в избе. Пришли две соседки, творили втроём тесто.

На задворках, выходивших к речке, где сажали капусту, репу, послышался галдёж, девичьи взвизгивания. Во двор вбежало семеро девушек, впереди неслась Заринка.

– Нашу Купаву умыкнули! – выпалила Заринка, не переводя дух, и остановила на отце взгляд широко открытых глаз.

Девушки охали, причитали, прижимали ладони к щекам, выказывая неутешное горе, а в глазах играли смешинки.

– Тише вы! Ну-ка, ладом рассказывайте! – прикрикнул Желан, выронив поршни и вскакивая на ноги. Занятому работой, ушедшему в думы известие прозвучало внезапно и застало врасплох.

– Мы хоровод водили, песни пели, – начала одна.

Другая перебила:

– А он как наскакал, коня вздыбил, а конь-то страховидный какой! Того и гляди, копытами стопчет.

Сзади раздался насмешливый хохоток.

– Чё врёшь-то? Уж какой страховидный! На мерине обыкновенном подъехал.

– Да кто, он-то? – не вытерпел Желан и велел дочери: – Ты рассказывай. Галдите все враз, ничего не пойму.

– Ну, витязь такой, могутный из себя. Вихрем налетел, мы в стороны, а он Купаву подхватил, посадил перед собой и ускакал. В Дубравку, наверное.

– Малка за ними побежала, – добавили девушки. – Может, уследит.