Русские хроники 10 века

Наведалась Гудиша через седмицу, да зря ноги била. Ни ей, ни Млаве Олович не позволил видеться с родными. Съестное велел отобрать и собакам кинуть. На волю узников выпускали дважды в день – в заход сбегать. Скудную еду и то, как свиньям, в яму кидали. Потянулись нудные дни заточения, одолевали вши, сырость, смрад.

В душе Олович был даже рад свершившейся мести. Со смертью Талеца и Ляшка никто не мог поведать ни о пожаре Ольшанки, ни о несчастьях, преследовавших Дубравку.

Нудьга смертная оказаться горячему семнадцатилетнему парню в заточении. День-деньской сидмя сидеть, умом тронуться можно, и так каждый день. Одно занятие – вшей давить. Хоть бы на работу какую выгоняли, всё б веселей время шло. Голован порой даже обелю завидовал, что жернов в мукомольне вертит. Уж раз, и другой, и третий стены пядью промеривал, венцы пересчитал, каждый сучок, щель рассмотрел, да молодой пытливый ум настоящее занятие требовал. Венцы считать да сучки рассматривать для ума – что мелица для живота вместо хлеба.

– Почто так, – спрашивал сын, – Триглаву молимся, а Дажьбоговы внуки? Сварог старший над богами, а в Киеве в святилище, люди сказывали, Перун с серебряной главой, золотыми усами главным над богами стоит. Сварога-то в святилище и вовсе нет. И боярские толкуют, Перуна, мол, над всеми богами почитать надобно.

Желан только в затылке скрёб, не знал, что и ответить. Как волхвы учили, тех богов и славил: за трапезой – Дажьбога, на Новый год, в конце студеня и начале просинца – Рода и Коляду, в начале кресеня – Ярилу, на солнцеворот – Купалу, в червне – Перуна, на жатву – Велеса.

– Какого бога славить, волхвы ведают. Мы людины, нас про богов волхвы учат. Кого велят, того и славим. Дажьбоговы внуки мы, так сызмальства учили. Волхвы сказывают, так сам Сварог повелел. Сварог нам Правь дал и велел Дажьбога во всём слушать. Дажьбог Прави учит, и глядит, чтоб Правь не нарушали. А Перун? То княжий да боярский защитник, не наш, не простых людинов, так я мыслю. Как шёл из Городни домой, как Заринку искал, пытал богов, почто так содеялось, почто князь непотребства творит? Перун на мои слова родию метнул. Попервах думал, на князя серчает, а теперь так мыслю, то он мне знак дал, чтоб на князя хулу не возводил. Князь, вишь, ему капь с серебряной главой да золотыми усами велел поставить. Кинь то из головы. Богами волхвы ведают, мы смерды, мы хлеб растим.

3

На свежем вольном ветерке после душной ямы закружилась голова. От скудного питания – только бы с голоду не померли, сидения в порубе, где и двух шагов не сделать, ослабли, ноги не держали. Привалились узники плечами друг к дружке, глядели на белый свет слезящимися глазами. Млава, глядючи на них, заплакала. Мослы торчат, одежда истлела. Да и что за одежда! В поруб, считай, летом бросили, а сейчас санный путь наладился. Нечёсаные волосы свалялись, как шерсть на запаршивевшей овце, а в них вши кишмя кишат. Лики, руки от грязи шелушатся. Исхудали оба, ветерок дунет – повалит. Слила водицы, хоть руки да лики обмыть, подала порты, рубахи чистые, одежду тёплую. Коли б не Млава, не добрели б до Киева. Умолила, упросила Оловича. Посопел, посопел огнищанин, таки позволил на своих санях ехать.

За убийство боярского человека присудили Желану выплатить 5 гривен. Головану назначили то же, да за увечье, нанесённое боярскому мужу, добавили 5 гривен, три – за обиду, и две на лечение. За такие куны можно купить семь коней, да ещё останется. Ни отец, ни сын таких кун отродясь не видывали.

Млава ехала в Киев не только мужа с сыном доставить, тайную надежду имела – проведать про судьбу дочери. Не могла та исчезнуть бесследно. Съездила в Вышгород, жителей поспрашивала. Помнили вышгородцы, как летним утром бежала через посад простоволосая, полуодетая дева. Всё проведала. Постояла на крутом бережку, с коего вниз глянешь, голова кругом идёт. Постояла, да едва сама вслед за дочерью не кинулась. Для чего под сердцем носила, в муках рожала, ростила, в болезнях выхаживала? Князю-защитнику на усладу?

Привезла Млава из Киева домой крестик серебряный. Приладила в красном углу под пшеничным снопом. Вечерами рассказывала свекрови:

– Ходила в Киеве к попам. Утешение от них получила. Бог ихний, именем Иисус Христос, страдание за всех людий, что живут на земле, принял. Распяли его, и на кресте в муках помер, а потом воскрес. Мать его, Мария, зачала, родила и девою осталась. Ибо от бога-отца зачала и бога-сына родила. Прозывают её, как и нашу Ладу – богородицей. И та богородица, христианская, всем страдальцам заступница. Кто на земле страдает, тот беспременно в ихний Ирий, что раем зовётся, попадёт. Надобно в ихнего бога, Христа, верить, и тогда беспременно вечную жизнь в раю обретёшь, а когда срок придёт, воскреснешь. А такие поганцы, что нашу Заринку сгубили, в ад попадут, и нелюди, что чертями зовутся, станут их на сковородах жарить и в котлах со смолой варить.

– Что же ты, в Христа теперь веришь? – спросила Гудиша настороженно.