Русские князья. От Ярослава до Юрия

– Как же не верится? – возмутился Никола Старый. – Как не верится? Ведь отец его – враг твой; стало быть, и сын его – твой враг, и приласкал ты его на свою голову. Да и держишь до сих пор на погибель нашу.

– Разве он еще живой? – прокряхтел Безухий. – Ты здесь, княже, вон сколько дней, а враг твой жив до сих пор?

Плаксий пустил в бороду две струйки слез, огорченно покачал головой:

– Сын мой! Почему же до сих пор не…

Изяслав затравленно оглянулся по сторонам. Не было мыслей ни о величии, ни о могуществе, ни о сидении в Киеве, он готов был тотчас же бежать куда глаза глядят, в чистое поле, бросаться в бой хоть против самого дьявола, лишь бы только не слышать этих страшных людей, которые требовали от него нового братоубийства, забыв о том, что всего лишь год назад здесь уже был убит князь Игорь и убийство это неистребимым пятном пало на него, Изяслава. Он посмотрел на Войтишича, самого спокойного и невозмутимого из всех, взглядом просил спасения у старого воеводы, у человека, который служил многим князьям, умел служить, на любой случай мог бы вспомнить что-нибудь из своей бурной, запутанной, но в конечном счете героической жизни.

– Что скажешь, воевода?

– Да будь оно все проклято, – ответил Войтишич. – Князек этот заработал себе смерть и заслуживает уничтожения.

– Забыли про Игоря, – мрачно промолвил Изяслав. – Опозорили Киев, запятнали мою честь, допустив это убийство, это преступление. Теперь хотите еще?

– К слову пришлось, будь оно проклято. Не говорю же убивать, говорю: заслужил. А ты не держи его здесь на свою голову, прогони к Юрию, да будь оно все проклято!

– Ты прогони так, как умеет прогонять наш святой Киев, сын мой, заплакал Плаксий. – Сорви с него все богатство, оружие и коней отними, дружину в железо возьми да разведи по всем городам и брось в темницу.

– Как это деды и прадеды наши учиняли, – подбросил Никола Старый.

– И киевлян позови, чтоб посмотрели, будь оно проклято все, засмеялся Войтишич. – Потому как не сам Ростислав тебе страшен, а Долгорукий. Ибо Ростислав обещал киевлянам, что придет сюда отец его Долгорукий и войдет в Киев, лишь бы только бог помог. Вот пускай и поглядит, кому бог помогает, будь оно проклято.

– Негоже чинишь, воевода, проклиная бога, – перекрестился Изяслав.

– Княже, – поднимая братию, сказал на прощание Никола Старый, – с богом мы все заодно. Верим в бога, в людей же верить не следует, потому как это все едино что верить воде, подмерзшей ночью, верить уснувшей змее, обломку меча или недавно засеянному полю. Надлежит тебе искупить свою чрезмерную доверчивость, а мы с тобой.

Вопреки обычаю, не было у князя трапезы вместе с боярами и воеводами, в Киеве царила настороженность и тишина, замышлялось что-то страшное, стража перекликалась во всех концах, следя за тем, чтобы никто чужой не проскочил в город, чтобы не вынесли за ворота известий преждевременных.

Ночью ко двору Стварника, никем не задержанный, подъехал всадник. Привязал коня у ворот на улице и пошел через двор, пошаркивая ногами, словно разгребая снег. Застучал в дверь не на хозяйскую половину, а к Дулебу; лекарь открыл неожиданному гостю, узнал Петрилу, хотя тот был какой-то измятый или ободранный, пустил к себе.

– Человек твой где, Иваница твой? – спросил Петрило.

– Уже лег спать. Привыкли рано вставать, потому и спать…

– Пустое, – прервал его Петрило, – не о том молвим… Пришел я к тебе. Не пришел – приехал, все едино… Сказать хочу тебе, чтоб бежал, покуда не поздно.

– Бежал? – удивление Дулеба было совершенно искреннее. – Я?

– Ты. Со своим человеком, с Иваницей, стало быть, этим остроязыким. Оба и бегите.

– Куда и зачем?

– Куда – не знаю. А зачем – могу сказать. Завтра князь Изяслав будет брать вас в железо. Всех людей Ростислава.

– Мы не Ростислава люди.

– С ним пришли из Суздаля, он вас выкрал у Долгорукого, так чьи же вы? Слушай дальше, Ростислава прогонят из Киева, а всех его людей будут ковать в железо и развезут по городам в порубы. Тебя с Иваницей бросят в поруб киевский. К епископу новгородскому Нифонту. Слыхал, что сидит здесь епископ, который был против избрания митрополита Климента? Вот и тебя туда, к греку. Разум к разуму. Смрад к смраду. Веселее будет.

– Того не может быть, я для князя Изяслава столько настрадался…

– Кто на этом свете измеряет страдания и кто может определить, ради кого кто страдает? Велено взять вас, и будете взяты. Бегите!

– Куда же и когда?

– Не мое дело. Сказал, а ты слушай. Утром и бегите, пока не пришли за вами княжеские люди. Быть может, я же и приду. Приду, а тебя нет. Так, как меня. Был вот, а теперь уйду.

Конь Петрилы ржал за воротами, почуяв Дулебовых коней в конюшне, восьминник засуетился, согбенно направился к двери, не стал прощаться с Дулебом, не ждал благодарности. В самом деле – был и нет. Да был ли он вообще?

Дулеб разбудил Иваницу, рассказал ему о странном посещении, спросил, что он думает о такой неожиданности.

Иваница зевнул и почесал затылок.

– Вот уж! Что человек может сказать спросонок? Врет Петрило!

– А ежели не врет?

– Тогда правду говорит.