Русские князья. От Ярослава до Юрия

Князь думал и решал быстро. Боярской воле не суперечил: двинулся дружиной на Подол, дабы разметать бунтующих и непокорных. Следовательно, теперь бояре от него не отвернутся, ибо сегодня послушал их. Теперь надобно склонить на свою сторону и киевлян, успокоить это безбрежное море страстей, недоверия, подозрительности и неблагодарности. Неблагодарность черного люда ударила Изяслава в самое сердце. Он помнил об отворенных княжьих житницах, перед глазами у него возникли бесконечно длинные столы по всему Киеву, за которыми обжирался кто хотел, задымили прямо в золотушные глаза огромные костры, на которых зажаривались вепри и туры, так почему же на его щедрость отвечают такой неблагодарностью? Князь даже заплакал, остановил коня перед толпой, которая не расступилась, не проявляла ни малейшего намерения пропустить князя к Туровой божнице, где бы он мог расставить свою дружину и приближенных людей в надлежащем порядке, ибо порядок вокруг князя сразу же рождает порядок и спокойствие также и в сердцах всего люда.

– Дети мои! – всхлипнул Изяслав, и это зрелище плачущего князя впереди закованной железом жестоколицей дружины сначала удивило и даже рассмешило киевлян, послышались возгласы:

– Ты смотри!

– Плачет!

– Князь плачет?

– Да не плачет – ревет!

– Хнычет!

Но Изяслав знал, чем донять простого человека, он еще пустил две струйки из покрасневших глаз, снова пробормотал:

– Дети мои!

Это уже не только удивило, но и тронуло киевлян, шум и выкрики постепенно затихли, торговище успокоилось, так бывает всегда на вече после того, как каждый пытается перекричать своего соседа и всех, кто есть вокруг, а затем, обессилев и поняв, что уже и не ведает, о чем вопить дальше, остается с раскрытым ртом, но без речи и без ветра, как говорят, а тем временем люди, заблаговременно расставленные князем и его подручными, бросают в толпу именно то слово, которое зажигает людей и ведет их, куда нужно князю, даже вопреки их собственной воле и намерениям. Так должно было бы случиться и здесь, только слово напутственное шло бы уже не от подосланных горлопанов, а от самого великого князя, который съехал с недостижимой своей Горы к милым его сердцу киевлянам, расплакался перед ними, и они, в знак благодарности, затихли, чтобы услышать слово Изяслава.

– Дети мои! – воскликнул князь. – Идет на меня стрый мой Гюргий с суздальцами и ведет с собою половцев поганых. Терпимо ли такое? Ежели бы Гюргий пришел лишь со своими сыновьями, то какая волость ему мила, ту и взял бы, но ведь привел на меня половцев и врагов наших Ольговичей, а потому хочу биться, а вас, дети мои, кличу с собой. Имею силу, так почему бы должен был мириться с Гюргием? Пойдите и вы со мною, милые мои киевляне!

Вече не откликнулось на слова княжеские, не вызвали они ни поддержки, ни сопротивления, молчание залегло над торговищем, тихо было до самого берега днепровского, казалось даже, что слышен плеск волн и постукивание лодок борт о борт, затем где-то в середине толпы заплакал ребенок, и словно бы от этого плача возникло движение в толпе, вытянувшееся змеей в направлении к князю и его дружине; видно стало, кто-то пробирается вперед, еще малость – и перед князем очутился его приближенный лекарь Дулеб с княжеской золотой гривной на шее – знаком неприкосновенности, с дерзостью в глазах и таким уверенным спокойствием, разлитым во всей его фигуре, что князь даже натянул поводья своего коня так, будто изготовлялся пятиться от этого человека, которому надлежало бы давно уже сидеть в смердящем темном порубе, а не возмущать здесь люд, прикрываясь княжеской золотой гривной.

– Мирись, княже! – сказал Дулеб будто и негромко, но так отчетливо, что его услышали в отдаленнейших концах торговища.

– Ты кто? – наливаясь гневом, крикнул Изяслав.

– Разве не узнал? Лекарь твой приближенный Дулеб.

– Он от Гюргия, от Долгой Руки! – обращаясь к вечу, крикнул Изяслав.

– Мирись, княже, с Юрием! – твердо повторил Дулеб.

– Он предатель! – снова крикнул князь.

– Мы не идем! – сказал Дулеб.

– Взять его! – велел Изяслав, с трудом сдерживаясь от искушения крикнуть, как кричали четыре Николы: «В Днепр его!» – но вокруг Дулеба встало несколько сот великанов, у каждого из которых в руке была либо дубина, либо молот на длинной ручке, либо самодельное копье, и уже словно бы все торговище выдохнуло одной грудью:

– Отступись, княже!

Тогда князь махнул рукой, поворачивая дружину, и погнал коня от своей неудачи, от позора, а может, и от поражения. Для собственного утешения бормотал себе в золотистый ус: «Пойдут те, которые пойдут. Пойдут те, которые пойдут…»

С братом Владимиром, с сыновьями Мстиславом и Ярополком, с боярами и дружиной Изяслав в тот же день вышел из Киева и возле Витачева встретился с братом своим Ростиславом, который приплыл на лодьях из Смоленска, ведя с собой большое войско. За день прибыли черниговские князья и черные клобуки хана Кунтувдия. Изяслав никогда еще не имел под рукой такого множества войска, поэтому он без колебаний переправился через Днепр и смело пошел в Переяслав, к которому уже приблизился Юрий.