Русские композиторы

Гондольер поет, радуется чему-то, гребет. Лодка по воде скользит. Петр Ильич по сторонам смотрит. Все вроде хорошо. Вот, попетляв по каналам, обогнув высокую колонну с крылатым львом, выплыли они в море. И здесь песня гондольера стала меняться. Из задумчивой баркаролы, какую поют все гондольеры в Венеции, она стала превращаться в какую-то разбойничью песню. Тут Петр Ильич обернулся и посмотрел на гондольера внимательней: батюшки-светы! Корсар! Настоящий морской разбойник и душегуб! Со лба красная повязка свисает. Глаза смоляные, жуткие. В правом ухе медная серьга болтается! И если до этого Петр Ильич не слишком-то слушал, о чем поет гондольер, то теперь стал слушать очень внимательно. Тем более, что по-итальянски он хорошо понимал. А гондольер, видимо, думал, что иностранец ничего не понимает: гребет себе, поет. И поет не просто песню, а как бы целую историю складывает. О том, как полюбил лодочник Джакомо девушку по имени Мария. И как захотел отнять ее у лодочника богатый судовладелец Труффалони. И как поклялся гондольер судовладельцу отомстить, а Марию, несмотря ни на что, все-таки взять в жены. Но что сделаешь в этом позеленевшем от сырости и злости городе без денег? И чтобы их добыть, остается одно — украсть. Но у кого украдешь? Рядом одни бедняки. А время не ждет! Еще немного, и достанется Мария старому, сморщенному, как компотная груша, Труффалони! Но сегодня Бог, видно, смилостивился над Джакомо. Послал ему богатого иностранца на поживу. У иностранца красивая бородка и доброе лицо. Однако его одежда и золотые часы с цепочкой стоят больших денег… И Джакомо решился — сегодня или никогда!

Гондольер пел и пел. Постепенно темнело. Лодка, сделав круг, возвращалась в город.

«Бежать! — думал потрясенный Петр Ильич. — Бежать! Но, конечно, не здесь, не в море, а где-нибудь в завитках городских каналов!»

Гребки гондольера становились все резче и нетерпеливей. Вошли в город.

«Нужно решаться, пока не поздно…» — подумал Петр Ильич.

И тут же гондола стала поворачивать в один из узких отводных каналов. Блеснули отражения газовых фонарей в воде. Петр Ильич внезапно подался чуть вперед и перевалил через высокий борт лодки… Все завертелось у него перед глазами. Обожгла вода, пресеклось дыхание. А затем что-то тяжелое и страшное с шумом и звоном обрушилось на него. На минуту он потерял сознание. А очнувшись, увидел прямо над собой бешеное лицо гондольера.

— Руссо диаволо! — рычал тот, расстегивая сюртук композитора, уложенного на днище гондолы.

— Руссо диаволо!..

Но в тот же миг где-то рядом раздался резкий и властный окрик:

— Эй, на гондоле! Что у вас там происходит? Я — капитан Симпсон. Отвечайте!

Окрик раздался с берега дважды — по-английски и по-итальянски. А затем послышалось щелканье взводимых курков. И руки гондольера сразу обмякли, а лицо его отдалилось.

«Я спасен», — подумал Петр Ильич.

В гостиницу Чайковский вернулся поздно. Обеспокоенный хозяин, увидев бледное лицо и мокрую одежду гостя, всплеснул руками:

— Ах, синьор Пьетро! Что это с вами?

— Ничего особенного, — хрипловато и недовольно буркнул Петр Ильич и велел поскорее подавать ужин.

А после ужина пришли шарманщики. И попросили позволения исполнить несколько песен для знатного иностранца. Это были отец с дочерью. Шарманка у них была плохонькая и старая. Ручка ее вертелась с трудом.

«После песни гондольера мне не хватает только песни шарманщика!» — горько подумал композитор. Но прогонять бедолаг не стал. И они, устроившись посередине гостиничного двора, завели тихую нескончаемую песню. А Петр Ильич сидел перед раскрытым окном и думал. Думал о том, что и здесь, в Италии, не найти ему вдохновения. А может, не мы, а оно нас находит? Да и как оно выглядит, на что похоже? Не на эту ли дальнюю венецианскую башенку?

Но ведь башенку не возьмешь с собой! Не возьмешь с собой и Венецию, а вот музыку — ее взять можно. Особенно эту медленную, набегающую волной песню, которую поют под окнами бродячие шарманщики. Взять эту песню, а может, и ту баркаролу, что пел морской разбойник. Взять их и в путь, в путь! И прощай, Венеция! Каналы, прощайте! Золотой лев и крылатые лошади на соборе святого Марка, прощайте тоже! Может, в пути зазвучит наконец собственная, никем и никогда не слышанная музыка. Схлынет грусть и ляжет на нотную бумагу все, что случилось здесь, в Италии…

Вот что вспомнилось Петру Ильичу у раскрытого рояля.

Петр Ильич Чайковский