Русские корни. Мы держим Небо (сборник)

В византийских владениях на юге Италии, в древнем соборе города Торичелло, построенном византийскими зодчими в XII веке, на фреске Страшного Суда, под ногами Сатаны, сидящего на троне, торчат из «озера огненного и серного» женские головы с косами, мужские – с усами и чубами на бритых головах. Прошел не один век с крещения Руси, но в глазах византийских «братьев» – Торичелло, кстати, стоит на землях, которые византийцы отстояли от сицилийских норманнов и мавров только благодаря присланным православными русскими князьями дружинам – проклятый «народ Рос» так и остался бесовским отродьем, которому место только в преисподней.

Да что удивляться – вспомним, как через век после крещения Болгарии князем Борисом император Восточного Рима, Никифор Фока, кричал на болгарских послов, называя их грязным, жалким и низким во всех отношениях племенем, а их православного царя, Петра Сурсувула, «варваром, кутающимся в шкуры и грызущим сырые кожи».

Бездна уважения, не так ли, читатель?

Может быть, нас стали уважать западные христиане? Да… Византия хотя бы не в силах была активно нападать на Русь – силенки у издыхающей империи были уже не те. А западные «братья по вере» просто регулярно навещали нас с «братскими» визитами, свидетельствуя уважение обретенным братьям во Христе, – поляки, мадьяры, шведы, тевтонцы, снова поляки… Титмар Мезербургский брезгливо замечает: мол, Владимир, приняв христианство, не украсил его. «Русские такие христиане, что от их христианства самого дьявола тошнит», – заметит впоследствии кто-то из Тевтонских братьев-крестоносцев.

А арабский историк Марвази, как и Титмар, младший современник крещения Руси, описав прежние нравы и обычаи русов, тех самых русов, что когда-то огненным вихрем пронеслись над Каспием, год сидели в Бердаа, расшвыривая подходящие к городу мусульманские полчища, тех, к кому взывали за защитой санарийцы и Дербентский эмир Маймун, завершает: «Когда они обратились в христианство, вера их притупила их мечи, двери добычи закрылись перед ними, и они вернулись к нужде и бедности, сократились у них средства к существованию».

О, конечно, легко сказать, что араб выдает желаемое за действительное. Да вот только все, что мы знаем об этой эпохе, подтверждает не сказки наших учебников о небывалом-де взлете русской культуры и государственности после крещения, а как раз грустный рассказ Марвази.

Летопись говорит о том, что после крещения была «рать с печенегами беспрестань». Против печенегов Владимир Креститель ставит крепости по Суле, Стугне, Остру, Трубежу и Десне – даже Десне, на которой стоял Чернигов! И за это ему не устают петь восхваления, как великому защитнику Русской земли, словно позабыв, что еще его дед, великий князь киевский Игорь Рюрикович, сам ходил в печенежскую степь и мог «повелеть», по выражению летописи, печенегам атаковать какую угодно страну. Покойный Борис Александрович Рыбаков «объяснил» то, что в былинах воспевается не великий князь Святослав Игоревич, а его сын [89] , говорит, что мол, слишком часто в его, Святослава Игоревича, княжение Киев видел под своими стенами печенежские кочевья – о, очень часто, целый один раз! И тогда печенеги понеслись прочь, сломя голову, едва им только показалось, что страшный князь Святослав подходит к осажденному городу. А при его сыне покорные вассалы Игоря и Святослава, это «острие в руках русов, которое те поворачивают куда захотят» – помните ибн Хаукаля? – только что не зимуют под столицей Руси.

Чего стоит один только рассказ про Кожемяку. Его так часто цитируют – и хоть бы один из цитирующих вдумался, что происходит! Печенеги стоят на Трубеже – это шестьдесят километров от киевских предместий, день пути даже для пешего, а для конной орды кочевников – вообще несколько часов не слишком быстрой скачки!

Князь вроде бы здесь – но налетчики и не думают обращаться в бегство, напротив, их вожак сам требует встречи с правителем русов. И кричит через реку, ехидно скаля желтые волчьи зубы: «Выставим бойцов, я своего, а ты своего. Пусть борются, одолеет наш – три года будем грабить Русь, ваш одолеет – уйдем!» Степняк этот, право же, побивает по наглости даже Шамиля Басаева – тот, помнится, хамил в лицо не правителю России, а «всего лишь» премьер-министру, главе правительства. Не слишком-то уважают распоясавшиеся вассалы предков нового князя. Впрочем, а за что им его уважать? Самый яркий пример его воинской доблести в летописи описывает, как он отсиживался под мостом от победителей-печенегов. Можно представить себе на его месте Олега Вещего, Игоря Старого, Святослава Храброго? И можно ли себе представить кого-нибудь из их приближенных – Асмунда, Свенельда, Волка – на месте Добрыни, опасливо советующего государю не связываться со слишком богатым и сильным племенем и поискать на поживу безобидных «лапотников»? А ведь говорит не просто близкий советник государя – говорит его дядя, брат матери, воспитатель! Так за что же уважать его воспитанника?