Русские корни. Мы держим Небо

Можно перечислять «основания», роднящие былинных заступников земли Русской с историческими дружинниками, еще очень долго. Они, эти «основания», составили значительную часть замечательной книги Р. С. Липец «Эпос и Древняя Русь» — и спорить с этой работой, понятно, задача потрудней, чем свысока шпынять историка и археолога Рыбакова за «филологический непрофессионализм».

Но достаточно ли профессионален сам филолог Путилов?

Вот в былине «Ермак и Калин-царь» Илья Муромец намеревается собрать богатырей:

А как съезжу я к чисту полю,
А как я сберу свою дружину

да хоробруюА как сберу я тридцать молодцев да без единого…

У главного героя русских былин слово с делом не расходится — и вот уже

А как ажно еде старой казак Илья Муромец,
А Илья Муромец сын Иванович,
А й со всей он дружиной

с хороброю,А й как тут уж съехались
А й как тридцать молодцев да со единыим,
А й как тридцать сильных русейских богатырей.

Как видим, в былинах есть дружина, и дружина эта — именно богатыри (почему она оказывается дружиной именно Ильи, а не Владимира Красного Солнышка — об этом будет, читатель, особый разговор). В былине «Ставр Годинович» Владимир устраивает пир

На многих князей да бояров,
На всю поленицу удалую,
На всю на дружину

храбрую.

И тут Владимир окружен дружиной, причем упоминается она в перечне пирующих там, где обычно упоминают богатырей — которые на сей раз в списке не появляются. Как это понимать? А очень просто — дружина и есть богатыри. А богатыри — это и есть киевская дружина. И про это ясно сказано в былинах. Вот и гадай — то ли филолог и фольклорист Борис Путилов, полвека пишущий книги по русскому эпосу, толком в нем не разобрался, то ли знает все прекрасно — но все равно пишет другое.

Однако хороши бывают и историки — вот, скажем, Руслан Григорьевич Скрынников сообщает, что былины возникли в Х веке из скандинавских саг. То есть исландские саги — прозаические во всех смыслах слова, сухо-документальные по стилю — каким-то образом угодили на Русь, где и преобразились в эпические поэмы-былины, при этом превращении утратив, кроме прозаической формы, всех героев и все сюжеты. Как говаривал британский мыслитель и писатель Гилберт Честертон, более известный у нас, как автор детективов про отца Брауна: «Нельзя изменить перья у коровы или лапы у кита. Если что-то изменилось полностью, оно не изменилось». Что ж удивляться, что после таких «исследований» попытки историков обращаться к былинам встречаются фольклористами в штыки.

Мы можем согласиться с учениками Проппа — абсолютное большинство сопоставлений былин и летописей, которые проводят ученики Рыбакова, — натяжки, и натяжки очевидные. Далее я покажу не один такой пример. А вот соглашаться с выводом о полной неисторичности былин мы торопиться не станем. Обе стороны блистательнейшим образом упускают из виду одну очень простую и очевидную вещь: летопись — это только летопись. Не меньше — но и не больше. Летопись — это не история. Спор учеников Проппа и Рыбакова, по сути, оказывается спором не об историчности былин, а об их летописности. Речь шла о сопоставлении двух литературных жанров — что ж странного, что филологи в таком споре оказались сильнее и убедительней? Историки же сами загнали себя в тупик имени Нестора, ограничившись сопоставлениями былин с летописью — из всего огромного свода знаний и источников о русской древности.

В этой «битве титанов» оказалась откинутой в сторону и забытой настоящая сокровищница знаний о прошлом русского народа. Огромный слой содержащихся в былинах сведений, складывающийся в цельную, непротиворечивую картину. Картину эту образуют не столько имена былинных героев, — они, как мы увидим, изменяются со временем — не столько сюжетные коллизии — эти, напротив, очень мало изменяются от народа к народу и от эпохи к эпохе. Самое ценное — это черты культуры и общественного устройства в былинной Руси. Черты же эти оказываются на удивление древними — слишком древними даже для Киевской Руси Святослава Храброго и Игоря Сына Сокола. То есть сведения эти освещали эпоху, не освещенную еще летописями, взгляд изнутри, русский взгляд на те времена руси, как народа и Руси, как державы, что мы привыкли изучать по византийским, западноевропейским и восточным авторам. Чего уж ценнее! И вот эти сокровища последователи Рыбакова откидывали в сторону оттого, что те не укладывались в их концепцию, их противники — отчасти по той же причине, отчасти потому, что, будучи филологами по специальности, далеко не всегда могли постичь этих сведений для историка. Что ж поделаешь, еще Козьма Прутков утверждал — «узкий специалист подобен флюсу — полнота его одностороння».