Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

Здесь мы снова имеем дело с рассказом современника, возможно позже лишь слегка подредактированным составителем Галицко-Волынской летописи. Автор подробно излагает приготовления Ростислава и ответные меры Данила. Первый заручился поддержкой венгров и поляков, второй половцев, поляков и литовцев. Правда, события развивались столь стремительно, что польские дружины Конрада и помощь от Миндовга ко времени сражения не поспели. «Не дотягшимъ же обоимъ», — как записал летописец. При этом он заметил, что в данном случае, когда Данило сражался за правое дело, важной была помощь не от людей, а от Бога. «Явлешу Богу помощь свою над ними, яко не от помощи человескомъ побѣда, нъ от Бога».[714]

Однако не оплошали и Даниловы люди. Дворский Андрей помог ярославцам укрепить город, а затем первым вступил в бой с Ростиславлевыми дружинами. На помощь ему были посланы Василий Глебович и Всеволод Александрович. Затем в бой вступил Данило с Яковом Марковичем, а также Василько. Закипела страшная сеча. Треск сломанных копий, как пишет летописец, был подобен грому. «Крепко копьем же изломившимся, яко от грома трѣсновение бысть».[715]

Первыми дрогнули венгры и «наворотишася на бѣгъ». За ними, под напором дружин Василька, были смяты позиции польского полка. Затем не выдержала и побежала русская дружина Ростислава. Победа Данила была полной и безоговорочной. Он мог в преследовании добить своих врагов, но брат Василько удержал его от этого. В тот же день были казнены по распоряжению Данила захваченные в плен венгерский воевода Филя и мятежный галицкий боярин Володислав.

Как бы подводя итог не только битве, но и борьбе за галицкое наследие, летописец спокойно завершил рассказ двумя многозначительными замечаниями. Первым он известил читателя, что Данило Романович ушел с большим полоном в Холм («идеже в Холмъ, с колодники многими, иже бѣ создалъ самъ»), вторым подчеркнул, что на этом окончились претензии Ростислава на Галичину. «Ростислав бѣжа в ляхы… мысляше во умѣ своемь взяти Галичь и обладати имъ. Богъ же за высокомыслие его не створи того еже онъ мысля».[716]

Нас, безусловно, интересует, когда написана эта повесть и кто ее автор. Прямых данных для ответа на эти вопросы, к сожалению, нет. В. Т. Пашуто полагал, что временем ее создания следует считать 1246 г. Н. Ф. Котляр думает, что повесть, вероятнее всего, появилась на свет вскоре после Ярославской битвы, но и не ранее 1246 или 1247 г. Как ему кажется, книжнику нужно было время, чтобы осмыслить события, скомпоновать текст и придать ему завершенный вид.[717] Высказанная мысль о написании повести «по свежим следам битвы» кажется нам весьма продуктивной, но, к сожалению, она несколько дезавуируется уточнением: «Не ранее 1246 или 1247 г.» Нам кажется, что здесь уместнее было бы выражение: «Не позже 1246 или 1247 г.» Речь, по существу, может идти не о написании, а лишь о завершении повести. Ведь и в других ее местах мы столкнулись с тем, что события зафиксированы по свежим следам. Особенно отчетливо это видно из летописной статьи 1241 г., рассказывающей о посольстве Данила к галицкому самозванцу Доброславу, а также из статьи 1245 г., повествующей о войне Данила с Болеславом. Характер повести летописные известия обрели на завершающем этапе их сведения в целостный рассказ, а до того представляли собой обычные хроникальные записи.

Об авторе этой части летописи что-либо определенное сказать трудно. В. Т. Пашуто был уверен, что им был печатник Кирилл. Светское его прошлое, как думал В. Т. Пашуто, благотворно отразилось на созданном им труде, оказавшемся свободным от обычного в летописании той поры налета церковщины».[718] К аналогичному выводу склонялся и Д. С. Лихачев, установивший участие Кирилла (в бытность его митрополитом) и других галицких книжников в летописании Северо-Восточной Руси, обнаруживаемое, в частности, в наличии галицкой традиции в «Житии Александра Невского».

Не подвергая сомнению авторское участие Кирилла в создании свода 1246 г., можно высказать предположение, что у него был и соавтор. Это стольник Яков. Если и не в качестве книжника-грамотея, то уж во всяком случае как информатора — очевидца событий, в которых ему пришлось по воле Данила принимать участие.

В рассказе о посольстве стольника Якова к Доброславу есть фраза, которая не исключает того, что именно ему принадлежит письменный отчет о переговорах с мятежными боярами. Дойдя до особенно неприличного ответа Доброслава, Яков сетует, что он этого не может даже и пересказать. «Он (Доброслав. — П. Т.) же усмѣявься рече то, что [не] могу же глаголити».