Русские летописи и летописцы X–XIII вв.

А. А. Шахматов и другие исследователи полагали, что свой свод Иоанн закончил летописной статьей 1093 г. Об этом как будто свидетельствует ее содержание, а также указание В. Н. Татищева на то, что за этим пространным рассуждением в некоторых списках читалось слово «аминь». При этом все летописеведы единодушно относят завершение свода к 1095 г. Если это так, тогда не понятно, на каком основании из свода Иоанна исключаются статьи 1094 и 1095 гг. По содержанию и стилистике они не выпадают из предшествующего текста. Летописца продолжает волновать проблема половецкой угрозы. В статье 1094 г. он говорит о третьем привлечении на Русь половцев Олегом Святославичем и обращается к Богу за прощением его греха, из-за которого так много загублено христианских душ: «Се уже третьее наведе поганыя на землю Русьскую, его же грѣха дабы и Бог простилъ, занеже много хрестьянъ изгублено бысть, а друзии полонени и расточени по землям».[114] По существу, здесь продолжена тема страданий русского христианского рода от поганых половцев, так сильно прозвучавшая в статье 1093 г.

В статье присутствует хроникальное сообщение о том, что в этом году Святополк заключил мир с половцами и женился на дочери князя половецкого Тугорхана, но его, видимо, следует отнести уже на счет Нестора.

Пространная статья 1095 г. состоит из двух частей. В первой изложена далеко не рыцарская история убийства в Переяславле половецких ханов Кытана и Итларя, приглашенных Владимиром Мономахом на переговоры и коварно казненных. Рассказчик понимает всю низость поступка и, будучи сторонником переяславльского князя, пытается его оправдать. Он отмечает, что инициатива такого коварства исходила не от Владимира, а от Святополка. С ней от великого князя прискакал его посланник Славята. Первой реакцией Владимира на предложение убить половецких ханов был решительный отказ. «Как я могу это сделать, — воскликнул он, — когда пригласил их на мир!» В конце концов Славята и воевода Владимира склонили его к этому, заявив, что греха в том не будет, поскольку половцы сами постоянно изменяют договоренностям о мире и «губять землю Русьскую, и кровь хрестьнску проливають бесперестани».

Кому принадлежит эта печальная повесть? Только Иоанну. Для Нестора она неприемлема идейно. Он, будучи летописцем Святополка, не мог бросить на него тень подозрения такого злодейства. Если бы ее автором оказался редактор Владимира — Мстислава, работавший в 1118 г., он вряд ли бы знал абсолютно точную дату убийства Итларя. «И тако злѣ испроверже животъ свой Итларь, в недѣлю сыропустную, въ часъ 1 дне, мѣсяца февраля въ 24 день».[115] Конечно, все это описано современником события и со слов очевидца.

Подводя итог сказанному, следует отметить, что у нас нет убедительных данных, позволяющих утверждать, как это делал А. А. Шахматов, что свод Иоанна является общерусским явлением, вобравшим в себя летописание новгородское, черниговское и других городов.[116] Небольшие хроникальные известия об убийстве Глеба Святославича в Заволочьи, о княжении Святополка в Новгороде, Владимира Мономаха в Смоленске или Чернигове, а также полоцкая история с рыщущими по улицам города бесами не обязательно должны быть переписаны из земельных летописей. Они вполне могли быть и без этого известны киевскому летописцу.

Видимо, больше оснований говорить не об общерусском своде Иоанна (Начальном, по терминологии А. А. Шахматова), а лишь о его летописи. Общерусский свод, который затем станет основой всех позднейших региональных летописей, сложится позже, им будет «Повесть временных лет».

По мнению ряда других исследователей, в Киеве во второй половине XI в., кроме летописания Печерского монастыря, имела место еще одна летописная традиция. Ее следы будто бы обнаруживаются в тех статьях, в которых говорится об Изяславе Ярославиче и его сыне Ярополке. Собственно, речь идет не о всех известиях об этих князьях, а лишь о тех, где содержатся записи об их смерти. И. П. Еремин был настолько поражен содержанием летописной статьи 1078 г. и изменением отношения летописи после 1073 г. к Изяславу, что высказал мнение о двух различных биографах великого князя. Приблизительно до 1073 г. о нем писал один летописец — не сторонник князя, потом другой, однозначно симпатизировавший ему.[117] Н. Н. Ильин объяснил двойственность в изображении Изяслава изменившимся к нему отношением печерских летописцев.[118] Согласно А. Г. Кузьмину, комплекс известий об Изяславе и его сыне Ярополке следует связывать, скорее всего, не с печерским летописанием, а с исторической письменностью Десятинной церкви. Ему кажется маловероятным положение, когда Печерский монастырь, едва возникнув, должен был монополизировать древнерусскую историографию, отстранив более древние религиозные и культурные центры.[119]