Русские масоны. От Романовых до Березовского

Перейдем к рассмотрению организационных форм активности союза в 1910—1917 гг. на базе исходных данных Энциклопедического словаря А.И. Серкова, носящих, понятно, приблизительный характер из-за отсутствия надежных источников. ВВНР располагал тогда примерно 40 братствами, в том числе в Петербурге — 27, в Киеве — 8, в Москве и Вильно — по 3 в каждом, в Одессе двумя и по одной в Архангельске, Виннице, Витебске, Минске, Полтаве, Екатеринославе, Нижнем Новгороде, Ковно, Кутаиси, Риге, Самаре, Саратове, Тифлисе, Екатеринбурге. На театре военных действий было еще две походные ложи. Как видим, Сибирь, Дальний Восток, Средняя Азия и Закавказье (кроме Грузии) не обладали масонским контингентом. Существовали не занимавшиеся политикой более десятка мистических и иностранных лож. Установленные адепты ВВНР доходили до 200, если же подсчитать их численность из расчета 15 членов на каждую, то получим около 600 человек. При вероятной погрешности расчетов в сторону занижения эта цифра увеличится примерно до 600—800. Из женщин известны лишь писательница З.Н. Гиппиус и тяготевшая к меньшевикам супруга Прокоповича Е.Д. Кус-нова. До 50 масонских руководителей являлись членами 2—4 лож, Керенский участвовал даже в восьми, в четырех состояли Богучарский, Виноградов, Волков, Колюбакин, Чхеидзе и т.д.

При столь малой численности адептов и незначительном количестве подлинно весомых в общенациональном масштабе деятелей масоны не могли рассчитывать на сколько-нибудь существенную роль в деле свержения самодержавия. «Революция застала нас врасплох, — признает Гальперин. — Растерянность среди нас в начале ее была прямо фантастическая». По свидетельству Некрасова, «кучка интеллигентов не могла играть большой роли и сама рассыпалась под влиянием столкновения классов». Все же он видит значение масонов как конспиративного центра «народного ф[юита>>, которое «помогло объединению прогрессивных сил под знаменем революции»²¹⁶. В чем заключалась подобная помощь, Некрасов не поясняет, ибо этого не было. Оставалась лишь причастность к подготовке дворцового переворота, что масоны и ряд исследователей предпочитают замалчивать. Ведь только в 1949 г. эмигрантский ученый П.Л. Бурышкин отважился поставить на обсуждение парижских мастерских соотечественников свой доклад «Русское масонство и Февральская революция. Дворцовый заговор». Многие важные свидетели уже покинули сей бренный мир, одряхлевшие участники дискуссии в один голос отрицали участие братьев в заговоре. Докладчик с ними не согласился, но отраженные в сохранившемся протоколе собрания его слова оказались не вполне доказательными. Вот они: «В России масонство, хотя часто и скороспелое, но все же было и остается видом масонства. Были попытки изменить ход событий, эти попытки имели свое значение. Пятерка, о которой говорил докладчик (Керенский, Терещенко, Коновалов, Некрасов и Ефремов), была масонством, и общественную роль она играла»²¹⁷.

Что же касается историков разных направлений, то маститый Николаевский в не опубликованной при жизни статье «Русские масоны в начале XX века» вообще обошел вопрос о значении их деятельности накануне краха царизма. В.И. Старцев в итоговой работе ограничивается фразой о «максимальном влиянии масонов» на политическую жизнь страны и многих городов. А несколько ниже заявляет, будто ВВНР с его Верховным Советом «оказались застигнутыми врасплох событиями Февральской революции». А.И. Серков полагает: «Очевидно лишь одно — что ни дворцовый заговор, ни Февральская Революция не были подготовлены тайным масонским центром». И далее: «По существу деятельность лож Великого Востока Народов России накануне революции прекратилась, осталась лишь политическая группа» его руководящих деятелей: Коновалов, Керенский, Некрасов,

А.В. Карташев, Н.Д. Соклов и Гальперин. Тем самым в январе-феврале произошел переход от политического масонства к политической группе»²¹⁸. Последний вывод не представляется нам обоснованным, ибо первичные ячейки никуда не исчезли, а лидеры начали действовать лишь более конспиративно в прежнем направлении.