Русские мыслители

В галерее живо написанных литературных портретов сэр Исайя представляет нам отдельных мыслителей — наиболее выдающихся интеллигентов — людьми, непрерывно разрыва­ющимися надвое между сомнениями в абсолютном и стрем­лением обрести некую неделимую истину, раз и навсегда разрешающую вопросы высокой нравственности. Кое-кто поддался второму порыву: Михаил Бакунин начинал свою политическую карьеру знаменитым обличением владычества догмы над личностью, но заканчивал требованием беспре­кословно подчиняться его собственной догме о «мужицкой мудрости»; многие из молодых иконоборцев, «нигилистов- шестидесятников», безоговорочно приняли все положе­ния грубого материализма. Иные мыслители вели битву посерьезнее и поупорнее. Литературного критика Висса­риона Белинского зачастую вспоминают как архивопиющий пример фанатической интеллигентской приверженности к последовательной логике: исходя из гегельянских принци­пов, он объявил, что деспотизм Николая I надлежит при­нимать как необходимую стадию исторического движения. Однако в трогательном очерке о Белинском сэр Исайя пока­зывает: после мучительной внутренней борьбы тот уступил доводам собственной совести и с жаром обличил гегелевскую доктрину о прогрессе, назвав ее Молохом, коему прино­сятся человеческие жертвы. Ища идеала, способного устоять перед их сокрушительной критикой, многие другие русские интеллигенты поставили под сомнение и все великие школы метафизической мысли, владевшие европейскими умами на протяжении девятнадцатого столетия, и многие наиболее почитаемые постулаты прогрессивной идеологии. В очерке о популистских настроениях, царивших над радикальной русской мыслью девятнадцатого века, Берлин замечает: это движение далеко опередило свое время, вскрывая бесчеловеч­ную, обезличивающую сущность современных ему либераль­ных и радикальных теорий прогресса, всецело полагавшихся на количественные показатели, централизацию и рационали­зацию производственных процессов.

Большинство русских мыслителей рассматривали свой разрушительный критицизм в качестве простого предва­рительного условия — расчистки почвы для некоего испо­линского идейного строительства; Берлин же смотрит на него как на имеющий прямое отношение к нынешним дням, когда лишь последовательный плюрализм способен оградить чело­веческую свободу от хищных и беспощадных любителей стройной системы. Подобный плюрализм, указывал автор, получил недвусмысленное определение в идеях, проповеды- вавшихся мыслителем, чья самобытность и поныне весьма недооценивается: Александром Герценом.

Основоположник русского популизма, Герцен был известен Западу прежде всего как русский радикал-утопист, веривший в некий архаический, первобытный социализм. Два очерка, написанных Берлиным о Герцене, и предисло­вия к величайшим герценовским работам — «С того берега» и «Былое и думы»[22] — прочно помещают Герцена среди «трех гениальных» русских «проповедников нравственности»[23], про­возглашают его автором глубоких размышлений о свободе.

Свой путь мыслителя Герцен начал поисками идеала — и обрел его в развитой форме социализма, зародыш коей существовал, по его суждению, в русской крестьянской общине. Однако Герцен утверждал: ни этот, ни какой-либо иной идеал не представляют собой единого и общеприемле­мого решения задач общественной жизни, поскольку поиск подобного решения просто несовместим с уважением к люд­ской свободе. Герцен винил современников-революционе­ров в консерватизме, в нежелании выступить против общего источника всех видов политического гнета — тираничес­кой власти отвлеченных понятий над личностью. Нападки Герцена на детерминистскую философию прогресса, гово­рит Берлин, обнаруживали провидческое понимание того, что «один из тягчайших грехов, которые вообще способно совершить любое человеческое существо, именуется стрем­лением переложить нравственную ответственность со своих собственных плеч на плечи непредсказуемого грядущего порядка вещей»[24], освятить чудовищные злодеяния верой в некую маячащую вдалеке Утопию.