Русские мыслители

Это занятное двоемыслие, чередование пылкой при­верженности революционному и демократическому делу, пылких возражений бранящим его либералам и консерва­торам со столь же пылкими нападками на революционеров, попирающих свободу личности, с выступлениями в защиту искусства и живой жизни, человеческой воспитанности, равенства, достоинства; с призывами построить общество, где существа человеческие не станут эксплуатировать друг друга и наступать друг другу на горло даже во имя справедли­вости, или прогресса, или цивилизации, или народовластия, или каких угодно иных абстрактных понятий — эта война, ведшаяся на два фронта (иногда и больше) везде, где могли поднять головы противники свободы, — делает Герценасамым трезвомыслящим, восприимчивым, проницательным и надежным свидетелем тогдашней общественной жизни и общественных забот. Величайшим герценовским талан­том была способность видеть насквозь и понимать до конца: ему ясна была ценность «лишних людей», российских иде­алистов 1840-х годов — ибо эти люди, обладавшие исклю­чительной внутренней свободой и нравственной притя­гательностью, образовывали наиболее яркий, искренний, воспитанный, интересный общественный слой изо всех, известных Герцену. В то же время писатель понимал и раздра­женных, суровых revokes — молодых радикалов, яростно ополчавшихся на эту прослойку, питавших отвращение к тому, что считалось у них беспечной, безответственной бол­товней аристократических flaneurs, якобы знать не желавших о нарастающем гневе угрюмых крестьянских толп и при­гнетаемых мелких чиновников, — людей, которым пред­назначено в один злосчастный день смести вон и прочь как «досужих аристократов», так и весь их мир, смести гро­мадной волной слепого, нерассуждающего бешенства; и задача революционера — всячески подогревать и направлять лютую народную ненависть. Герцен понимал это про­тиворечие, и воспоминания герценовские повествуют о натянутых до предела отношениях меж частными лицами и общественными классами, личностями и бытующими суждениями — как в России, так и на Западе — изумительно ярко и живо.

— Примечание

«Былое и думы» написаны без единой, недвусмысленно выраженной цели, ничего определенного и цельного не про­поведуют; автор не пребывает в рабстве у каких-либо поли­тических доктрин или формул — оттого-то перед нами вели­кий и невянущий шедевр, герценовский «паспорт к берегам вечности»[257]. Имеются у Герцена и другие паспорта: его поли­тические и общественные воззрения были необыкновенно своеобразны — уже по одному тому, что Герцен числитсясреди немногих мыслителей той эпохи, начисто отвергав­ших любые общие решения стоявших перед человечест­вом задач и на редкость ясно понимавших разницу между словами, сказанными по поводу слов, и словами, произне­сенными по поводу живых людей и настоящих предметов. Но бессмертен Александр Иванович именно как писатель. Его автобиография — один из блистательных нерукотвор­ных памятников русского литературного гения, стоящий вровень с великими романами Тургенева и Толстого. Это, подобно «Войне и миру», подобно «Отцам и детям», — захва­тывающее чтение, доныне остающееся (коль скоро не откры­вать неудачных старых — особенно, «викторианских» перево­дов на английский язык) поразительно современным по сво­ему звучанию.

Одна из составных частей политического гения — чут­кость к отличительным свойствам общества и развива­ющимся в нем процессам — еще пребывающим в заро­дыше, незримым невооруженному глазу. Такой чуткостью Герцен обладал в высокой степени, однако на грядущий катаклизм не глядел ни с дикарским восторгом Бакунина и Карла Маркса, ни с унылой отрешенностью Буркгардта или Токвилля. Он, подобно Прудону, находил уничтожение лич­ной свободы нежелательным и не считал его неизбежным; но, в отличие от Прудона, полагал, что угроза этого уничтоже­ния весьма велика, и отвратить ее возможно лишь упорным и людскими усилиями. Крепкая традиция свободолюбивого человеколюбия, присущая русскому социалистическому движению и окончательно пресекшаяся только в октябре 1917 года, была заложена Герценом в его сочинениях. Герценовский анализ общественных сил, проявлявшихся в тогдашнюю эпоху, людей, эти силы олицетворявших, нравственные предпосылки их слов и дел — равно как и герценовский разбор собственных убеждений — поныне остаются одним из наиболее проницательных, сильных и нравственно неопровержимых обвинений, адресован­ных великому злу, только в наши дни достигшему полной, «матерой» зрелости.

Народничество

ародники — не имя некой политической партии, а народничество — не название связной и последо­вательной доктрины: это просто радикальное движе­