Русские мыслители

В этом — вся тема наиболее знаменитого и самого, с политической точки зрения, любопытного тургеневского романа «Отцы и дети». Автор пытался сделать осязаемым, облечь живой плотью тот образ «новых людей» что неумо­лимо и загадочно преследовал Тургенева, по собственным его словам, везде и всюду, пробуждая чувства, разобраться в которых романисту было трудно. «Тут был — не смейтесь, пожалуйста, — писал он много лет спустя своему другу М.Е. Салтыкову-Щедрину, — какой-то фатум, что-то силь­нее самого автора, что-то независимое от него. Знаю одно: никакой предвзятой мысли, никакой тенденции во мне тогда не было; я писал наивно, словно сам дивясь тому, что у меня выходило»[312]. Он говорил: Базаров, главный герой романа, главным образом списан с некоего русского врача, встретив­шегося Тургеневу в поезде. Но есть в Базарове также и черты Виссариона Белинского. Подобно ему, Базаров — сын бед­ного отставного армейского врача, ему присущи те же резкость и прямота, что и Белинскому, та же нетерпимость и склон­ность взрываться при малейшем признаке лицемерия, пре­увеличенной торжественности, напыщенной консерватив­ной или уклончивой либеральной болтовни. И, сколь бы ни отрицал это сам Тургенев, а свойственна Базарову и ярост­ная, воинствующая враждебность ко всему прекрасному — отличительная примета Николая Добролюбова.

Главная тема «Отцов и детей» — противостояние старого и молодого, либералов и радикалов, привычной воспитан­ности, цивилизованности — и новейшего, грубого позити­визма, во всем ищущего только «пользы», а все, чего не тре­буется «положительному человеку», отметающего начисто. Базарова, радикального студента-медика, приглашает погос­тить в родовой усадьбе сокурсник, идейный выученик Арка­дий Кирсанов. Отец его, Николай Петрович Кирсанов — мягкий, добродушный, скромный помещик, боготворящий поэзию и природу, приветствует сыновнего приятеля с тро­гательной учтивостью. В той же усадьбе обитает и Павел Петрович, брат Николая — отставной армейский офицер, одевающийся с иголочки, самолюбивый, чопорный, ста­ромодный русский денди; некогда он числился столичным светским львом, а ныне — изысканный и раздражительный — коротает оставшиеся годы в глуши. Базаров утробой чует противника и со смаком описывает себя самого и себе подоб­ных как «нигилистов» — имея в виду лишь одно: и он, База­ров, и его единомышленники отрицают все, не поддающе­еся рациональному анализу или научному исследованию. Важна только «истина»; а чего нельзя определить посредством наблюдения или поставленного опыта — никчемная либо вредная дребедень, «романтизм, чепуха, гниль, художест­во»[313], которые человек разумный обязан истреблять беспо­щадно. В этот ворох бесполезной, иррациональной чепухи Базаров швыряет все неосязаемое, не поддающееся количест­венному измерению — литературу и философию, красоту искусства и красоту природы, принятые правила и власть, религию, интуицию, «измышления» консерваторов и либе­ралов, народных заступников и социалистов, помещиков и крепостных. Он верит в мышечную мощь и в силу воли, в деятельность, пользу, безжалостную критику всего сущест­вующего. Он стремится срывать любые маски, попирать любые почитаемые принципы и нормы. Роль играют лишь неопровержимые факты, лишь полезные, прикладные знания.

Почти немедля он схватывается с уязвимым, добропоря­дочным Павлом Петровичем Кирсановым: «В теперешнее время полезнее всего отрицание», — говорит Базаров, — «мы отрицаем». — «Все?» — «Все». — «Как? Не только искус­ство, поэзию... но и... страшно вымолвить...» — «Все», — с невыразимым спокойствием повторил Базаров. <...> — «Однако позвольте», — заговорил Николай Петрович. — «Вы все отрицаете, или, выражаясь точнее, вы все разруша­ете... Да ведь надобно же и строить». — «Это уже не наше дело... Сперва нужно место расчистить»[314].

«Пламенный революционный агитатор» Бакунин, в то время только что бежавший из Сибири в Лондон, вещал в таком же духе: дескать, всю гнилую систему, весь окаян­ный старый мир надобно сперва стереть с лица земли, а уж потом возводить на освободившемся месте новое «светлое будущее» — какое именно, решать не нам, ибо мы рево­люционеры и наше дело только рушить. А уж новые люди, очистившиеся от прежней заразы, лютовавшей в обществе, где правили ледащие эксплуататоры, где ценились их пус­тые и поддельные добродетели, — уж эти новые люди сами смекнут, что к чему. Немецкий социал-демократ Эдуард Бернштейн однажды повторил многозначительные слова Карла Маркса: «Всякий, задумывающийся о том, как жить после революции — реакционер»[315].