Русские на Ривьере

А одновременно с этой криминальной историей развивалась еще одна. Лугачевой исполнялось 30 лет, и я поехал в ресторан гостиницы «Белград» заказывать банкет. Там меня встретил администратор ресторана и сказал, что никаких залов для ее юбилея не будет. Да, именно такими словами. Потому что далеко не все люди относились к ней с восторгом. Но я пошел к директору ресторана и сказал: так и так, известная певица справляет юбилей, войдите в наше положение, мы уже гостей пригласили. Он говорит:

– Хорошо, я вам большой зал дать не могу, дам малый. Вас устроит?

Я оплатил этот зал, пришли гости. И вдруг в середине банкета прибегает плачущая дочка моей жены:

– Папа, папа!

– Что такое?

– Мне дядя вывернул руку.

– Как?

– Ну вот, смотри, болит рука.

Смотрю, а у нее действительно вся кисть руки белая.

– Идем со мной!

Оказывается, тот самый администратор, который не давал нам зал, увидел, что дочка Лугачевой из нашего малого зала пошла в большой, где играл оркестр, и стала там танцевать. Так этот мерзавец подбежал к ней, схватил за руку и выбросил ребенка из помещения.

Я сказал ему все, что в таких случаях положено; он даже оторопел:

– Как вы смеете со мной так разговаривать, я сотрудник госбезопасности!

На что я сказал:

– А вас, гнид гэбэшных, мы еще повесим на столбах!

Спустя несколько дней меня вызвал Сизов, генеральный директор «Мосфильма». Прихожу, он сидит мрачный, рядом какой-то моложавый голубоглазый типок. Сизов меня спрашивает:

– Где вы были 15 апреля вечером?

– Я был с моей женой на ее дне рождения.

– Что там произошло?

– Ничего не произошло, все было нормально.

– Вы там дрались?

– Нет, там было огромное количество людей, все могут подтвердить.

– А на вас из Комитета госбезопасности пришел материал.

Тут этот голубоглазенький открывает папочку и читает, что во время банкета в ресторане гостиницы «Белград» режиссер Стефанович произносил антисоветские речи, рассказывал антисоветские анекдоты про руководителей государства, а когда ему было на это указано представителем администрации ресторана, то он сказал, что главная его мечта – повесить всех сотрудников госбезопасности на ближайших столбах. Я сказал Сизову:

– Николай Трофимович, это же бред! Там действительно был частный конфликт. Метрдотель пытался дочке моей жены вывернуть руку. Я ему сказал все, что я про него думаю. За столом никакой антисоветчины я не рассказывал, можно допросить свидетелей.

Сизов, сам в прошлом генерал милиции, спросил:

– Ты был пьян?

– Нет, абсолютно!

– Почему ты думаешь, что ты не был пьян?

– Потому что, когда мы после банкета отъехали от гостиницы, нас сразу же остановила ГАИ, они меня проверили. Я только в начале банкета выпил бокал шампанского, и все, больше не пил, потому что я за рулем, мне вести машину.

Он говорит:

– Это зафиксировано?

– Зафиксировано.

– Плохо. Если бы ты выпил побольше, ты бы свалил на то, что у тебя был пьяный бред. С кем не бывает. Но поскольку ты все это говорил на трезвую голову, а у нас больше оснований верить сотруднику госбезопасности, чем тебе, то ты можешь забыть о том, что ты работал на киностудии «Мосфильм», что ты режиссер-постановщик. С кино у тебя покончено. Можешь быть свободен.

Я оторопел:

– Как?

Он говорит:

– Ты слышал, что я тебе сказал? – И повернулся к этому молоденькому гэбэшнику: – Ну вот, товарищ, мы разобрались с этим антисоветчиком. А тебе, Стефанович, я не советую поднимать скандал, потому что у них, кроме этого материала, на тебя есть и еще много чего.

Это был удар. Я как раз закончил одну картину, и у меня на «Мосфильме» лежала новая заявка, мы с известным сценаристом Бородянским должны были писать сценарий. Прихожу к редакторам, а мне говорят: по творческим соображениям не принимаем твою заявку и следующую вряд ли стоит подавать. Я к Михалкову. Рассказываю свою историю, прошу помочь. Сергей Владимирович при мне звонил в КГБ. Но даже поручительство автора гимна Советского Союза не дало результатов. Я получил запрет на профессию.

Но самым неожиданным было для меня поведение моей супруги. Еще три недели назад она, уходя на работу, вставляла чистый лист в мою пишущую машинку и печатала одним пальцем: «Сашечка! Я тебя люблю!» А после моей беседы с Сизовым стала чураться меня, как прокаженного. Меня эта метаморфоза просто по трясла: вчера – «Сашечка», а сегодня я для нее обуза, мешающая ее карьере. Правда, однажды она попыталась найти выход из положения – довольно своеобразный.