Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели

14 апреля наш полк перелетел на тот самый аэродром возле поселка Веселый, который штурмовал еще несколько дней до этого. К тому времени 19 танковый корпус уже захватил Симферополь, а Отдельная Приморская армия генерала Еременко пошла вперед вдоль берега с Керченского полуострова. На аэродроме в Веселом мы могли посмотреть наши достижения с земли. С воздуха они всегда кажутся несколько преувеличенными. Пулями и осколками реактивных снарядов было разбито 18 немецких самолетов. Аэродром был так стремительно захвачен нашими танкистами, что немецкие авиаторы едва не попали в плен, впопыхах бросив 2800 тонн искусственного бензина голубого цвета в подземных резервуарах и десяток совершенно исправных самолетов: пять «Фоккевульфов» и пять «Ю-87». Среди другого имущества заслуживает упоминание сотня больших аккумуляторов для танков, весом килограммов по 80 каждый.

Наши души просили весны, и они ее получили. Казалось, мы рассчитываемся с немцами за все, бьем их, недавно неуязвимых, часто и помногу. Здесь, в Крыму, мы будто бы загладили все наши неудачи и поражения: «Даешь Советский Крым! Слава товарищу Сталину!». Мы будто забыли о половине страны, лежащей в руинах и многих миллионах наших погибших. Крым был в цвету, и перед нами был враг, бить которого стало нашей профессией. С прочим разберемся позже. Разбираться предстояло долго.

За боями в Крыму следил весь мир, и дядя Джо, покуривая трубку, рассказывал Черчиллю, как он браво воюет, хотя сроду на фронте не был. Такова была в Крыму весна 1944-го года. Уже 16 апреля два наших братских полка — штурмовой и истребительный, сидели на отличном стационарном аэродроме морской авиации — Сарабузы, что недалеко от Симферополя. Бой еще шел, а на этот аэродром уже прибыл хозяин, командующий авиацией Черноморского флота, в которой я так мечтал служить когда-то.

Но за все приходится платить, и счет, выставленный судьбой к оплате, находился на подступах к Севастополю, в районе Сапун Горы, где проходила и линия обороны наших войск, почти год удерживавших немцев под Севастополем. И опять была гора, на этот раз Сапун, вечный памятник многим героям. Не чета тому обелиску, скромной пирамидке из металла, который я установил на могиле Иван Павловича Залесского, насыпанной украинскими крестьянками. Собственно, Сапун Гора даже не гора, а возвышенная складка местности, длиною до двадцати километров, прикрывающая Севастополь со стороны Балаклавской бухты, господствующая над округой. Здесь и остановились наши войска. Сюда мы без конца летали, долбя вражескую оборону попеременно с артиллеристами. Казалось, каждый сантиметр Сапун Горы и близлежащего мыса Херсонес уже покрыты раскаленным металлом. Но стоило нашим войскам пойти вперед, как оживали пулеметы и по порядкам наступающих начинал гулять артиллерийский смерч. Более восьми тысяч боевых вылетов совершили наши полки и бомбардировщики флотской авиации на Сапун Гору и мыс Херсонес, на которых и над которыми, казалось, круглые сутки бушует раскаленный металл. Мы воспользовались тем, что немцы, в ходе поспешного отступления, бросили на своем аэродроме в Сарабузах более пяти тысяч крупнокалиберных бомб без взрывателей. И головные, и донные, и боковые взрыватели привезли самолетом из Москвы, и скоро эти бомбы, весом в одну тонну, полтонны и двести пятьдесят килограммов, уже летели на головы немцам с бомбардировщиков «ПЕ-2» и «Бостон» — английского производства, о которых наши летчики отзывались неплохо. С 14-го апреля по 7-го мая Сапун Гора и ее окрестности сотрясались адским грохотом, которого, казалось, не выдержит ничто живое, но немцы, вгрызшиеся в фундаментально укрепленный район и опиравшиеся на разрушенный Севастополь, не думали об отступлении. Если кто-нибудь считает, что к 1944-му году мы сломили немецкий дух и немецкие амбиции, то он ошибается.